Пламя и ветер - [45]

Старушка живо кивала.

— Как же, как же, пан советник, разве такое можно забыть!

Советник распрощался, поблагодарив за сердечный прием и угощение.

— До новой встречи в будущем году, друг мой.

— Не знаю, не знаю, обещать не могу... В мои годы, сударыня, не знаешь, когда пробьет твой час. Я уже и вижу и слышу плоховато.

Сопровождаемый хозяйкой, он стал, опираясь на палку, осторожно спускаться по лестнице. Когда его нетвердые шаги затихли, тетушка Бетти постояла в раздумье, глядя в пространство. В ней ожили воспоминания о счастливых днях ее первой и пылкой любви, о которых она никому никогда не обмолвилась ни словом. Вспоминая их, она шептала:

...краток был прекрасный сон!..

Глава шестая

1

На другой день рано утром Мария Хлумова разбудила сына, одела его и отнесла к мужу, который уже сидел на козлах телеги с плетеным кузовом. Молодой конь ударил в землю копытом, заржал и тронул с места. Телега выехала за ворота. Хозяйка помахала рукой:

— Счастливого пути!

Словно бы они уезжали бог весть куда!

За городом, на радость Петршику, Хлум пустил коня рысью.

Серебристая утренняя дымка сменилась золотым сиянием дня, но когда Хлум с сыном возвращались домой, летняя жара сгустилась до духоты и свинцовая туча покрыла небо.

Вдали зарокотал гром, дождь и молния примчались на огненных крыльях. Гроза настигла Хлума с сыном, и Петршик заплакал от страха. Отец завернул его в попону и уложил на дно телеги, — говорят, если ударит молния, она может убить возницу или коня, а тому, кто лежит в телеге, ничего не станется.

Ближайшим строением был трактир «Под орехом», но и до него не близко, надо миновать три холма. Хлум подстегнул коня, и тот, весь дрожа, фыркая и вскидывая голову, помчался навстречу грозе.

Небо разверзлось, чтобы послать гибель роду человеческому.

Хлум уже миновал первый и второй холм, остался еще один. Конь несся, едва касаясь дороги копытами, словно плыл. По сторонам мелькали деревья, ветер пригибал их чуть не до земли. На перепутье, поперек дороги, лежал тополь, сраженный молнией. Пекарь в последний момент заметил его и попытался остановить коня.

Но тут небо вдруг словно раскололось, ослепительный блеск и грохот оглушили коня и хозяина. Хлуму показалось, что он падает в пропасть; он, наверное, и не очнулся бы, если бы на его руку не были намотаны вожжи. Конь понес, разорвал постромки и потащил хозяина по земле.

Счастье еще, что он свернул на ниву, и Хлум, хватаясь одной рукой за стебли, наконец остановил коня. На голове у Хлума были большие ссадины, ноги словно переломаны, Хлум с трудом поднялся с земли. Одежда была вся порвана и перепачкана, борода — в грязи и в крови...

Гроза удалялась, словно удовлетворившись тем, что натворила, деревья выпрямлялись, как бы поднимали головы. Ведя под уздцы укрощенного коня, Хлум вернулся к телеге, оттуда навстречу ему с веселым возгласом выскочил сынишка. Передние колеса телеги были поломаны. Пришлось оставить ее на дороге, посадить сына на коня, а самому шагать рядом.

Все еще лил дождь, шелестя в колосьях, но, когда Хлум добрался до трактира, дождь начал утихать и скоро перестал. Привязав коня к дереву, Хлум с сыном вошел в дом. Взбудораженный, грязный, как пугало, он совсем не походил на почтенного пекаря, который несколько часов назад сидел здесь и вел рассудительные речи.

Трактирщик Гнатек отнес сена Хлумову коню, а жена Гнатека перевязала ссадины пекаря.

В сенях вдруг послышались торопливые шаги, кто-то робко приоткрыл дверь, и показалась фигура не менее странная, чем Хлум. Это была побирушка Рейголиха с двумя детьми на руках.

— Проваливай! — багровея, злобно крикнула трактирщица.

— Не меня, ребят моих пожалей! — взмолилась пришелица.

— Вот еще! — кипятилась трактирщица, но Хлум вступился за нищенку:

— Она ведь тоже человек. Садитесь и поешьте. — Он повернулся к плачущей женщине. — Покормите детей. Я заплачу.

Нищенка просияла. Она уселась в уголке за дверью, а ребятишки жадно вцепились в рогалики. Они промокли до нитки, с них струйками стекала вода, собираясь на полу лужицами.

Хлум расплатился, дал горсть монет Рейголихе и вышел, ведя сына за руку. Его слегка пошатывало.

Снова сияло солнце, и побитые дождем посевы как-то жалко поблескивали в его лучах.

Так началось для Хлума это лето: бурей, градом и разбитой телегой. Урожай в тот год был скудный, мука дорогая и плохая. Сколько ни просеивай, тесто все равно сбивается комками, поднимается плохо, постучишь по хлебу, он «не звенит». Да, да, совсем не пропекается, остается с закалом и вязнет на зубах, и не только хлеб, но и булки.

Пришлось Хлуму купить венгерской муки у Пухерного. Пришлось, ничего не поделаешь, да еще себе в убыток. Сначала пекарь делал это с легким сердцем, как человек, который за удачные годы кое-что поднакопил.

— Не так уж плохо, бывает и хуже, — говорил он, когда жена в задумчивости сидела над записями расходов.

После болезни мужа она снова начала работать в пекарне. Прежде этому мешала беременность — муж порядком избаловал Марию, а теперь, как ни странно, не помешал даже ребенок, — Мария работала очень усердно.