Пламя и ветер - [46]

— Надо бы сократить расходы, — рассуждала она вслух, сидя рядом с мужем. — Я уволю старшую служанку, а ты одного подмастерья. Не знаю, правда, кого, мне всех одинаково жалко, ведь мы так привыкли друг к другу!

Хлум сердился, он и слышать не хотел об этом.

— Вздор! На будущий год все наверстаем! А если уволить кого-нибудь, сразу пойдут толки, что наше дело в упадке, это уж точно. Заказчики переметнутся к конкурентам, у нас останутся: только те, кто берет в долг.

— Хоть бы должники расплатились с нами! Нажал бы ты на них через адвоката, если уговоры не действуют.

Но упоминание об адвокате только расстраивало Хлума.

— Ну что ты все твердишь про адвоката! Неприятностей не оберешься и, в конце концов, адвокат обойдется дороже, чем все долги, вместе взятые. Нет уж, с адвокатами я знаться не стану, это такой народ — даже если сами того не хотят, доведут человека до сумы!

2

Улицу Под бранкой, кроме подслеповатых фонарей, украшала статуя св. Яна Непомуцкого.

Она стояла поблизости от корчмы «У креста» и только мешала там. Когда-то в этом месте протекал ручей. В 1730 году граф Вртба велел поставить тут статую святого, вроде как бы настраже: видимо, затем, чтобы святой хранил от беды пивохлебов, которые поздним вечером, выписывая вензеля, шли из корчмы по домам. Как иначе объяснить благочестивый поступок графа? Корчма-то принадлежала ему!

Со временем ручей высох, осталось только болотце, рассадник комаров. Полсотни лет назад его засыпали, и святой стал уже и вовсе ни к чему. Но отцы города не решались убрать статую. Не дай бог, случится с Раньковом беда, — суеверные люди обязательно припишут это непочтительному обращению со святым. Ибо, хотя ручей иссяк, в сердцах раньковских жителей не иссякло почтение к святому Яну Непомуцкому.

Каждый год, весной, незадолго до дня святого Яна, Чешипиво — за счет города — тщательно очищал статую от птичьего помета и паутины.

Вот и сейчас, когда он закончил работу у Хлума, было самое время заняться святым. К этому делу он относился со всей серьезностью: статуи касался бережно, как врач тела больного, и всякий раз, когда ему надо было сплюнуть, слезал со стремянки. Чешпиво был благочестивый христианин и верил, что в раю встретит не только отца и деда, но и своего патрона, святого Яна Непомуцкого; в этом у него не было сомнений. Святой отблагодарит его за заботу — замолвит за него словечко в небесных сферах, чтобы Чешпиво отпустили повышенную порцию райских благ.

Чешпиво представлял себе рай таким же, как общество, в котором он жил, с таким же делением на сословия, как в империи его величества Франца-Иосифа I.

Только на том свете человек ничего не будет делать, а лишь прохаживаться и беседовать со святыми угодниками и угодницами. Впрочем, Чешпиве было не совсем ясно, о чем именно он сможет с ними беседовать.

«Там видно будет, — утешал он себя, когда размышлял об этом. — Главное, что на том свете не надо работать, можно все время отдыхать. Чешпиво будет жить, как духовное лицо — никаких трудов. Труд — это кара господня человеку за первородный грех, за то, что Ева совратила Адама. Ох уж эти женщины, сатанинское племя!»

Хлум получил письмо от сестры Анны. Она писала, что ей наконец удалось избавиться от постылого мужа. Церковь разрешила им раздельную жизнь, но Анна считается по-прежнему замужней женщиной, только этот изверг, испортивший ей жизнь, отныне не имеет на нее супружеских прав. Ее мужу, Эмануэлю Енебе, алкоголику и бродяге, венские власти за покушение на убийство запретили жить в Вене и вообще в Австрии, а суд приговорил его к пятнадцати годам тюрьмы. Но значит ли это, что Анна отныне в безопасности? Разве его устережешь, когда он снова окажется на свободе? Впрочем, пятнадцать лет — долгий срок, кто знает, проживем ли мы столько.

— Если бы ей разрешили развод, она могла бы снова выйти замуж, — недовольно сказал Хлум. — Анна еще совсем не старая, ей тридцать два года, женщина в расцвете сил. Но святая церковь разводит супругов и разрешает им новые браки, только если они знатные люди или богачи, которые могут хорошо заплатить. На бедняков ей наплевать.

Набожной Марии не хотелось поддерживать разговор на эту тему. Она не ответила ни да, ни нет, хоть и чувствовала, что муж прав. По-человечески он прав, но божья правда выше человеческой, и никто не должен ее оспаривать.

— Вышла б она за Вавржинца, было бы по-другому, ведь они любили друг друга, — сказала Мария с грустным вздохом.

— Слушалась бы своего сердца, а не родичей да баб, было бы иначе. Но люди думают, что привычка все сглаживает, а пуще всего в браке. Вот и советуют, и сватают, — в сердцах добавил пекарь. — Сестра ведь не хотела идти за Енебу. — Он совсем рассердился. — И зачем ее принуждали? Теперь-то никому нет дела до ее несчастья. Кого печалит ее загубленная жизнь?

Немного погодя он остыл и заговорил уже спокойнее:

— Я напишу ей. Пусть не считается с церковью. Если пришелся ей кто-нибудь по сердцу, пусть живет с им. Не идти же в монастырь! По какому праву папа Римский и прочие святые отцы запрещают человеку, который ошибся, исправить ошибку? Всюду можно, только Австрии нельзя! Вот и в Венгрии иначе: если ты венгерский гражданин, церковь тебе разрешит и развод, и новый брак. Будь Анна графиня, она могла бы хоть трижды идти под венец...