Пламя и ветер - [169]

Ева глядела на него искоса, закусив губы.

Петр попытался рассмеяться, но смех получился деланный.

Он признался Еве в двух увлечениях юности: с Лидой он встречался, как встречаются с подругой детских лет, Марту несколько раз поцеловал в волосы. Что же касается Клары... да, это правда, однажды, рано утром, он принес ей розы и она была так любезна, что приняла их...

— Была так любезна! Была так любезна, что ранним утром приняла розы! — вспыхнув, с дрожью в голосе воскликнула Ева.

— От этих роз, Ева, остались только шипы — укоры совести. Но чем же я виноват перед вами? Ведь мы тогда не знали друг друга. И разве познать что-то неизведанное — это проступок? Смертный грех?

— Молчите, я ничего не хочу слышать!

Вскинув голову, нахмурясь, Ева ушла, быстро, почти бегом, и в сердце ее бушевали горе и гнев.

Петр догнал ее и попытался взять за руку. Она отвернулась, потом остановилась и горько, прерывисто заплакала.

— Вы сами писали мне, что люди... что молодые люди должны вступать в брак чистыми.

— Я цитировал Бьёрнсона. Но я согласен с ним.

— Лучше бы вы мне солгали! Это ужасно, Петр! Мы расстанемся, мы должны расстаться, для меня нестерпима мысль, что вы до меня знали женщину! Почему вы не солгали, не скрыли этого от меня?

— Я не знал, что нужно быть неискренним с вами, — с горечью сказал Петр. — Не знал, что ложь... как бы это сказать... что вы предпочтете ложь, а не правду. Говорю вам откровенно, от этой близости у меня осталась лишь горечь.

Но Ева, нервно сжимая руки, повторяла отчаянным голосом, от которого у Петра сердце обливалось кровью:

— И зачем только я, несчастная, допытывалась! Нам надо расстаться, надо расстаться!

— Если даже я виноват перед вами, Ева, то думаю, что любовь... что люди, которые любят друг друга... что любовь очищает их... настоящая любовь никогда не лжет...

Наконец-то он нашел нужные слова!

Плача, она обняла его.

— Я так люблю тебя, а ты меня навсегда оттолкнул! Я не переживу этого, Петр!

Он целовал ее и обнимал так крепко, что у нее перехватывало дыхание.

— Пусти, Петр, я пойду домой! Пусти, ради бога!

— Не могу! Никогда я тебя не выпущу. У нас теперь одна жизнь!

И темное небо посветлело и стало выше, звезды засияли ярче.

О чудесная синева весенней ночи, чудесные, весенние звезды! Сердце раскрывается под ними, как раскрывается земля для тысяч ростков на пробудившейся земле!

Дыхание ночи опьяняло влюбленных. Губы их потрескались от поцелуев, в глазах сияло счастье.

Ева и Петр возвращались в город. Им казалось, что уже наступил рассвет, птицы проснулись и распевают в садах.

5

Молодой землекоп Петр Хлум работал в артели Брейлы, у плотины, где пролегала старая-престарая дорога. Она была повреждена, два вековых дуба, крепившие плотину, свалила буря. Рабочие распиливали их на куски и увозили, потом корчевали пни, рыли землю и добрались до основания плотины. Там они натолкнулись на скалу.

Напевая песенку, Петр грузил свою тачку. Ему хотелось смеяться, сердце и мысли были переполнены Евой. О, упоение любви! Моя милая, моя милая, упоительно сладкая! Он думал о больших серо-зеленых глазах, смуглой коже, черных, отливающих сталью, волосах и горячих поцелуях, от которых губы его любимой становились алыми, как кровь.

Какое счастье думать о прекрасной благородной девушке, которая всем существом тянется к тебе, а ты к ней!

Скалу на плотине рвали динамитом. Петр не слышал сигнала? Наверное. Случалось, что он не слышал и того, что часами бубнил ему работавший рядом Брейла.

Грянул взрыв, за ним второй. Петр упал.

Сверху еще сыпалась земля и обломки скалы.

Сразу же возник переполох, люди выбегали из укрытий, бросали инструмент, бежали к месту происшествия. Главный инженер бестолково кричал на всех, потом замолчал и склонился над Петром, которого великан Брейла принес и положил на сухую листву под деревом. Петр Хлум жив и должен жить! Должен жить!

Инженер стиснул кулаки.

— Вот ведь какая беда! И надо же, именно с ним, с таким славным юношей. Скорее подводу, и в больницу! Бегите, Брейла!

— Не укрылся, прозевал, мог уцелеть, — переговаривались землекопы.

«Случай выбрал его, никого другого, потому что он был не наш, вот в чем дело!» — с горечью думали они.

Брейла сел с раненым в бричку, возница хлестнул лошадей. Солнце палило, от жары и быстрого бега кони были все в мыле, но Брейле казалось, что путь до больницы страшно долог. Он внес Петра прямо в операционную. Пот струился по его рукам, горло пересохло, он с трудом выговорил:

— Не умрет?

Врачи невозмутимо пожали плечами и ответили, взглянув на рослого землекопа:

— Как мы можем сейчас знать, приятель?

Брейла вернулся к пруду, заказал в кантине стопку водки и выпил ее, грязными руками размазывая слезы.

— Такой хороший парень! Все вы бандюги, а он нет. Уж лучше бы меня пришибло!

— Судьба, братец, судьба, — похлопал его по плечу оборванец Ирка и засмеялся. — Судьба — индейка. Сегодня он, завтра я, послезавтра ты. И ты дождешься! Чего стоит жизнь? Задумывался ты над этим, олух?

Брейла, сидя на деревянных козлах, сказал, подняв взгляд:

— Лучший друг!.. Неужто помрет?