Пламя дьявола - [3]

— Крупный геолог — ты?! — Сэр Жиль издевательски засмеялся. — До этого пройдут годы, мальчишка, годы, чтобы добиться такого положения в любой профессии. А ты даже не получил почетной степени. Ты прибежишь через год со стонами, что не можешь жить на свою зарплату, и будешь умолять меня о помощи. Ну, что ж, подождем и посмотрим: какой ответ ты получишь!

Марк побледнел, как полотно. Он наклонился над столом и уставился в лицо своему деду. Голос его был ровен, и произнес он очень отчетливо:

— Если я вообще приду сюда, то буду богат. У меня будет столько этих проклятых денег, что я заставлю тебя проглотить каждое сказанное тобой слово. А до тех пор я сюда не вернусь.

Он вышел из комнаты, и Рэчел побежала за ним, но ничего не добилась. Брат смотрел на нее так, будто не видел, и все ее мольбы ни к чему не привели.

Наконец, она сказала:

— Марк, он ведь старик. Как ты можешь так поступать с ним? Ты не можешь просто так взять и уйти!

Его взгляд стал еще холоднее.

— Разве возраст дает право командовать всеми? Мы терпели все это время, Рэчел, с того самого момента, когда умерли мама и папа. Но с меня хватит. Он рассчитал за нас всю нашу жизнь, а я больше не собираюсь во всем ему уступать. Он, кажется, думает, что единственное место, где можно найти состояние, — это лондонский Сити. Ну, что ж, я докажу ему, что он неправ. — Он поднял руку и погладил ее по щеке. — Я когда-нибудь вернусь, Рэчи. Не волнуйся обо мне.

Через неделю у деда случился первый небольшой приступ. Рэчел, напугавшись, послала за Марком и обнаружила, что тот исчез. Он отказался от квартиры и как будто испарился. Она обошла всех его более или менее близких друзей, но никто из них не знал, или делал вид, что не знает, куда он делся. Она ждала, ждала без конца, — телефонного звонка, письма, любого слова о нем, — но так ничего и не дождалась.

А теперь, полгода спустя, сэр Жиль перенес новый приступ. И, похоже, на этот раз дело было очень серьезным.

Черты его лица заострились, щеки запали, кожа стала прозрачной. Во рту у Рэчел, глядевшей на деда, вдруг пересохло. Может быть… неужели он умирает? Раньше дядя Эндрю никогда не предлагал ему лечь в клинику, а Модаунт была очень известная клиника, и лечились в ней особенно серьезно больные люди. Она закусила губу и терпеливо ждала, что еще скажет больной.

Наконец он беспокойно зашевелился и снова открыл глаза. Моргнул, будто даже этот слабый свет делал ему больно. Наконец, хрипло произнес:

— Я собирался поехать за ним, Рэчел. Все у меня в столе: билет на самолет, бронь на отель в Боготе — все. Я планировал поехать на следующей неделе, как только станут действовать прививки. Тебе придется лететь вместо меня.

На какое-то мгновение, ей показалось, что она ослышалась … или сошла с ума.

Потом его глаза остановились на ней с болезненным напряжением, и она услышала, как он повторил:

— Тебе придется поехать, Рэчел. Это единственная возможность. Привези мне мальчика, не то будет слишком поздно.

Андрю Кингстон сердито заявил:

— Это величайшая глупость, о подобном я и не слыхивал? Неужели ты в самом деле собираешься ехать?

— Разве у меня есть выбор? — устало отвечала Рэчел. — Вы же сами сказали мне, что он очень серьезно болен, что следующий приступ может случиться в любой момент и стать последним. Он хочет видеть Марка, прежде чем умрет. Это вполне можно понять. Марк — его наследник в конце концов.

Доктор Кингстон скептически поднял брови.

Они находились в его личном офисе в клинике Мордаунт. Поднос со свежесваренным кофе стоял на столе перед ними. Сэра Жиля привезли в клинику около получаса назад и поместили в отделение интенсивной терапии. Рэчел только что зашла к нему попрощаться на ночь, но дед находился под действием сильного успокоительного и не узнал ее.

Он лишь произнес “Дитя мое” и замолчал, явно не находя слов.

Речел горько улыбнулась доктору.

— Он уже все организовал, даже назначение на всякие прививки на завтра — против желтой лихорадки, холеры и тому подобное. Я просто займу его место. Гостиница заказана, паспорт у меня в порядке. Мне не нужна виза, так как я не собираюсь быть там более девяноста дней. Может быть, это и к лучшему.

Доктор Кингстон еще сильнее нахмурился.

— Дорогая моя, что может быть хуже?! И о чем только Жиль думает? Красивая молодая женщина — одна в Южной Америке!

Она отвечала спокойно:

— Он думает о Марке.

Последовала короткая грустная пауза. Эндрю наблюдал за девушкой. Недавно в одной из воскресных газет появилась статья о Рэчел, полная нападок на нее. Автор изображал Рэчел некой “снегурочкой” английской сцены. Возможно, она и производила такое впечатление своей нежной и светлой, несколько холодноватой красотой и некоторой замкнутостью. Но более внимательный человек мог бы заметить за гордой собранностью и умением держаться ранимость, прятавшуюся в нежных изгибах губ и слабой грустью проступавшей иногда в ее зеленых глазах.

Доктор резко спросил:

— А как же твоя карьера? Пьеса, в которой ты играешь, и эта передача на телевидении?

Она улыбнулась:

— Пьеса уже снята со сцены, а в той передаче я уже закончила свои эпизоды. Мой агент имеет, конечно, предложения, над которыми я думала, но нет ничего такого, что я хотела бы сыграть во что бы то ни стало. Так что я вполне могу слетать в Колумбию. Я обещала себе отпуск, и теперь я уеду далеко от Англии и ее мокрой зимы.