Пламенная роза Тюдоров - [180]

Я осторожно отпустила руку Эми и поднялась на ноги. Затем схватила лук, молниеносно выхватила из колчана стрелу и направила ее в сердце Роберта Дадли. «Око за око, кровь за кровь», – подумала я. Но в последний момент я направила стрелу чуть в сторону.

– Ты не попала, – холодно сказала мать, наблюдая за тем, как Роберт откидывается назад в седле, ревет, как обезумевший зверь, и хватается за руку, тщетно пытаясь удержаться на скакуне.

– Нет, матушка, – возразила я тоже хладнокровно, – так было нужно. Он упал и никогда больше не поднимется так высоко.

Я обернулась и посмотрела на нее. Наши глаза встретились.

– Он еще пожалеет о том, что не умер сегодня, – сказали мы с ней хором.

В тот самым момент в мои покои явился Сесил, так что я не узнала, чем закончилась эта история.

Я предстала перед придворными в наряде из черной и серебряной парчи, с вплетенными в мои пышные волосы длинными нитями белого и черного жемчуга, и сообщила печальную новость о том, что леди Дадли накануне скончалась. По всей видимости, она упала с лестницы и сломала шею. В воцарившейся в зале тишине все взгляды устремились на Роберта. Я принесла ему самые искренние соболезнования и тоном, не терпящим возражений, велела покинуть королевский двор. «Мы, – обратилась я к нему, как подобает королеве, – понимаем, что вы хотели бы в одиночестве оплакать свою супругу. Потому я освобождаю вас от обязанностей при дворе, милорд, и предлагаю вернуться в свой особняк в Кью и там дождаться вердикта коронера». Затем я попросила придворных надеть траурные одеяния, дабы выразить свое почтение оставившей этот мир леди Дадли, и, подав руку итальянскому послу, демонстративно отвернулась от Роберта.

Почти сразу я, попросив у посла прощения, оставила его, сославшись на головную боль, разыгравшуюся в связи с печальным событием, и заперлась в своих покоях. Но остаться одной мне не удалось, и я знала, что так и будет. Дверь, соединявшая мою опочивальню с комнатой Роберта, распахнулась настежь – и он бешеным вихрем ворвался в мою спальню, кипя от злости.

– Вы отправляетесь в Кью, милорд, – спокойно обмахиваясь веером, проронила я. – И считайте, что вам повезло, поскольку я не отсылаю вас сразу в Тауэр. Не сомневаюсь, многие сочтут это проявлением слабости, ведь люди считают меня слепой, легкомысленной и даже глупой. Но я никогда не забуду, каким другом ты был мне все эти годы. Так что считай это последней моей милостью, наградой за верность. Если бы не это, ты бы уже гнил в Тауэре.

– Елизавета! – Он бросился ко мне через всю комнату и упал к моим ногам, отчаянно хватаясь за мои юбки. – Пожалуйста, не отсылай меня! Все решат, что ты поступаешь так потому, что считаешь меня виновным в смерти жены, а ты так нужна мне сейчас… мне нужны слова утешения…

– Тебе нужны слова утешения, Роберт? – возмущенно вопросила я, выдергивая подол из его рук и устало потирая глаза. – Я правильно тебя расслышала, ты хочешь, чтобы я утешила тебя? Что же тебя так расстроило – крах грез о короне, которую ты считал своей, или же смерть жены, которую ты сам же, возможно, и убил?

Роберт вскочил на ноги и стал разъяренно потрясать в воздухе кулаками, будто грозя мне расправой, но взгляд мой был столь непреклонен, что у него задрожали руки.

– Да как ты смеешь говорить со мной так? Будь ты мужчиной, я бы…

Я коротко замахнулась и отвесила ему звонкую пощечину.

– Я – не Эми, хотя ты, великий Роберт Дадли, был бы рад видеть меня своей покорной и смиренной супругой! – гневно бросила я. – Я – королева, – тут я сделала паузу, наградила его еще одной пощечиной и продолжила: – и ты никогда не станешь королем, пока я жива. Я не боюсь ни одного мужчины, тем более такого ничтожества, как ты!

Роберт отвернулся от меня, налил себе вина и стал расхаживать взад и вперед перед огромным камином.

– Она наложила на себя руки, чтобы досадить мне, очернить мое имя, лишить меня – вернее, нас, – поспешно поправился он, – светлого будущего. Но не позволяй ей обмануть себя, Елизавета, ты ведь самая мудрая, самая умная женщина из всех, кого я знаю. Не позволь бездыханному телу встать между нами! Гори она в аду! – выдохнул он и, запрокидывая голову, осушил кубок. – Будь она проклята, строптивая ведьма! Лишь после смерти мне открылось истинное ее лицо! Она знала, что никто не поверит мне, и у нее хватило ума покончить с собой, броситься с лестницы! И кто это вообще придумал? Люди каждый день падают с лестниц, отряхивают с одежды пыль, встают и идут дальше, отделавшись лишь синяками! Лишить себя жизни – это все равно что добровольно обречь свою бессмертную душу на вечные муки и мерзкое существование в виде неприкаянного привидения, пугающего прохожих! И она совершенно справедливо заслуживает такой участи за то, что сделала, вот только не себя она наказала, а меня! Она станет мученицей, а меня объявят беспощадным убийцей, забравшим жизнь невинной Эми! Будь она проклята!

– Так ты думаешь, что она решилась на такие отчаянные меры и сама сломала себе шею, только чтобы очернить твое доброе имя? – недоверчиво переспросила я. – Не верю.

Роберт задумчиво проговорил: