Плагиат (Исповедь ненормального) - [12]

И я, цепляясь за холодные чугунные перила, побрёл в сторону редакции. Чернее дня не было в моей жизни.

10

В течение всей последующей недели я пьянствовал с Гусевым у Палыча, его родственника, работавшего истопником в пионерском лагере. Старый чёрт был доволен дармовой выпивке, хрипло смеялся, бегал в магазин и топил печку. Главной темой его разговоров были трубы, некоторые из которых будто бы полопались при старом истопнике от мороза. На территории высилась занесённая снегом окаменевшая куча угля, которую он долбил ломом и нагружал в вёдра.

Гусев рассказал о своих похождениях в общаге, о своей половой связи с негритянкой, о том, как анализ крови подтвердил СПИД, как он ходил разбираться и как его побили. Он не рассказал того, что спустя несколько часов после своего фатального разврата уже засовывал свою поганую ялду в Киру Берёзкину. За это я бы его убил и сжёг в печке, и он это понимал.

— Африканский континент, — говорил я, путаясь в мыслях, — инфицирован сплошь и рядом. Странно, что ты этого не понимаешь.

— Я это понимаю, — отвечал Гусев. — Но тогда не знал. Я же её не видел. То есть, не помню. Палыч, не пей из моей кружки.

— А чего, — отмахивался Палыч, — через водку не заразно. — Если б ты, Витёк, с китаёзой… ну, любовь и дружба… тогда бы имел эту… типичную мнемонию. От её можно быстро коньки отбросить, за неделю. А со спидом жить можно, оно не заразное.

— Ты откуда знаешь? — проворчал Гусев.

— Так ведь вон оно, радио. Не в каменном веке живём. Опять же газеты, журналы на растопку…

— Слушай, Гусев, — сказал я, — если ты сдавал анализ, тебя уже ищут. Есть статья за распространение, если ты инфицирован.

— Мне официально не предъявляли.

— Как же ты узнал?

— Услышал. Открыл кабинет, они как раз обо мне говорили. Типа, Гусев Виктор Иванович, всё плохо, пиздец котёнку. Позвоните ему прямо сейчас… Я после этого домой уже и не заходил.

— Я тоже не заходил. Попали мы с тобой.

— Сравнил… Да я бы на твоём месте вообще не переживал. Уехал бы куда-нибудь, и всё по новой. Для Кварцхавы эти тридцать семь штук как для Палыча пузырь водки. Палыч, ты бы за пузырь водки убил человека?

— Не…

— А искал бы?

— Не, было уже. Уходили за бутылкой — и с концами.

— Вот так.

Гусев, ходячий мертвец, утешал меня здоровенького, и мне хотелось тоже сказать ему что-нибудь хорошее. Я разлил водку в кружки.

— Ты тоже… не очень переживай. И по десять и по двадцать лет живут. А за это время придумают… вакцину. Я где-то читал, что она уже вот-вот… скоро.

И Палыч тоже бубнил в этом роде, что будто бы читал или слышал по радио, и все трое понимали, что это ложь если и не во спасение, то во благо.

Выпив, мы бодрились и рассказывали смешное.

Дурея от водки и печного угара, не замечая смен дня и ночи, не следя за собой и зарастая щетиной, мы постепенно теряли связь с реальностью. А Палыч, который с нами жил как у Христа за пазухой, уже расписывал красоты летнего отдыха и осеннего грибного сезона.

Пару раз Гусев ездил на станцию звонить Берёзкиной. А она матерно его посылала и бросала трубку.

К концу недели у нас закончились деньги. Палыч заметно погрустнел. Мы собрали последние и устроили отвальную. Гусев вызвался поехать на станцию за выпивкой. Вернулся сияющий, как жених на свадьбе. Мы напились больше обычного, и он рассказал всё, как было после общаги на самом деле. И самое главное то, что он сам узнал только сегодня: Берёзкина проверялась, и у неё всё в порядке. Про свой СПИД Гусев ей ничего не сказал. Он мне признался, что твёрдо намерен застрелиться или как-нибудь ещё… И мы оба плакали.

На другой день, а это была суббота двадцатое марта, нас разбудил встревоженный хозяин. Я подумал, что лопнули трубы. Палыч ещё не успел опохмелится, борода его была всклокочена. Но угольная печка, огонь в которой он много лет поддерживал на автопилоте, исправно горела.

— Баба сюда какая-то идёт! — прохрипел он мне в лицо.

Я выглянул в окно и протрезвел. Схватил Гусева за воротник и тряхнул:

— Берёзкина идёт!

Гусев затравленно взглянул, зарылся в ватник и отвернулся к стене. Прятаться с головой под одеяло не лучший выход из положения. Но мне не хотелось принимать удар на себя, и я тоже притворился спящим.

Послышались голоса, дверь скрипнула. Палыч, видимо не желая быть свидетелем душераздирающей сцены, ускрипел по снегу куда-то в сторону корпусов. Двинулся стул, качнулся стол, звякнула неприбранная посуда. Забулькала жидкость, я напрягся. Чиркнула зажигалка, запахло дымом.

— Какой детский сад… — негромко проговорила Берёзкина.

Я резко обернулся и принял сидячее положение. Гусев вздрогнул всем телом, но не пошевелился. Кира, несомненно, только что выпила. Она курила и молча смотрела на меня. Мне сделалось страшно.

— Они уже знают, где я?..

— Нет, — проговорила Берёзкина.

— А ты… Что-то случилось?

— Случилось. Кажется, я его убила.

Гусев повернулся, в ту же секунду ему стало плохо, и он, зажавши рот рукой, выбежал блевать на снег. Мы сидели, не произнося ни звука, пока он не вернулся. Короткая мысль о том, что меня теперь некому убивать, успела прокрутиться в голове раз сто пятьдесят.

— Зачем?.. — выдавил из себя Гусев.