Питомка Лейла - [28]

— Да есть ли приказ от Опекунского совета? — усомнились питомцы. На работу они не выехали, а отправились толпой к управлению; сюда же съехались хозяева из других селений.

Голы ноги-Шилом хвост на этот раз не испугался и, выйдя к толпе, с крыльца объявил на вопрос хозяев, что это за запашка.

— Запашка по приказу министра.

— Какого еще министра?

— Государственных имуществ.

— Так мы ему же не подвластны.

Тут Голы ноги-Шилом хвост сообщил, что все хозяева по их собственной просьбе перечислены в государственные крестьяне до срока, а запашка производится их трудом, потому что на них числятся долги.

— Да кто-ж и когда подавал прошение? — недоумевали хозяева: — ведь это лишь разговор был в народе. И какие долги?

Разобрались и в этом. Оказалось, что шестеро зажиточных хозяев, ежегодно ездивших в Москву с извозом, послали из Москвы прошение от имени всех питомцев министру государственных имуществ о принятии их в свое ведомство. Просьба эта была уважена. А подавшие просьбу держали это дело ото всех в секрете.

— Кто же это подавал просьбу? Скажите нам, — потребовали убитые новостью питомцы.

— Извольте. Онисимов Николай, Гузов Андрей, Николаев Иван, Нахлестной Степан, Савельев Иван да Сидор Дудкин…

— Вот как!

Все названные хозяева были тут же в толпе. Чтобы отвести от себя гнев, составители прошения начали галдеть, почему же и их выгоняют, если на них нет долгов.

Тут Голы ноги объяснил, что существует круговая порука и не только все должны пахать, но и за уплату долга все одинаково отвечают. С неимущих долг будет переписываться на имущих.

Некоторые из зажиточных хозяев предложили заплатить долг свой тут же, лишь бы уклониться от общей участи. Принц Голы ноги твердо ответил, что министр приказал всем пахать…

Просили управление разбить задачу на отдельные части по селениям, благо земли довольно, чтобы не тратить зря времени на поездки в дальние поля…

— Нет, министр приказал делать общественные запашки.

— Это нам прямое разорение, — сказали хозяева: — мы так работать не согласны! — и разошлись.

Пахать не поехали, а послали в город прошение губернатору в Петербург — министру государственных имуществ. Оба эти прошения вернулись к управителю — он их показал хозяевам торжествуя: «Что взяли?!»

Тем временем участок степи, облюбованный управителем для себя и компаньонов, подняли и распахали за деньги, уплаченные принцем, вольные землепашцы.

Хозяева, не получая никакого решения, начали посылать в столицу ходоков за ходоками. Сборища для обсуждения и составления происходили в дому у Ипата Дурдакова. К этой поре у Ипата с Лейлой жизнь кое-как наладилась. Ипат по-прежнему носил на своей руке оба венчальные кольца. Цыганить Ипат перестал. Сам он однакоже за последние годы сделался похож на цыгана: кудри его потемнели до-черна, в них пробились ранние седины. С лица Ипата, обожженного вольными ветрами, не сходил загар. Пожалуй, теперь Ипат и Лейла были больше под стать друг другу, чем в далекий день свадьбы своей во дворце воспитательного дома. Лейла не старилась, только сделалась шире в кости и как-будто выше ростом: в статной, веселой, разухабистой бабе Леониде никто бы не узнал прежнюю Лейлу — актрису из балетного театра князей Гагариных. Хозяйство у Дурдаковых совсем повалилось с того дня, как ушли из дома выпущенные на волю товарищи и малолетки. Земли Ипат не пахал, хотя у него были две тройки борзых коней. Усвоив от цыган любовь к лошади, Ипат говорил:

— Можно ль обижать коней мужицкой работой? Кони любят молодецкую езду.

Изба Ипата не была красна углами, а пироги в ней никогда не переводились. Всегда можно было и вина достать у пригожей и веселой хозяйки. Ворота Дурдаковского дома все время стояли настежь. Дверь неустанно ходила на петлях. Приходили старики и молодые, женщины и девушки со всего селения. Заходит странники и проходимцы, заглядывали и цыгане, а на гумнах у Ипата в скирдах соломы прятались какие-то незнаемые беглые люди. Частенько к дому Ипата приворачивали проезжие тройки, а если приезжали по старой памяти кутнуть в Николаевском Городке саратовские сановники, то уж тройки Ипата носятся и дорогой и без дороги, по горам и долам с пьяною оравою гостей. Один Голы ноги-Шилом хвост сторонится этих забав: он быт скуповат на прием гостей и ездил только верхом, — зато его и в губернии не очень жаловали.

Ходоки, посылаемые питомцами, не все честно исполняли данный им наказ. Иные доходили до Пензы и, прожив там мирские деньги, со срамом возвращались назад. Других, если им удавалось дойти до Москвы, ловила полиция, прошение отнимала, а самих отсылала назад с этапом. Только Никифору Головину да Варлааму Малолетку удалось добраться, если им поверить, до Петербурга и до министра. Возвратясь, Варлаам и Никифор доложили хозяевам, что министр принял-де их ласково и обещал сделать все возможное:

— «Я сделаю, — говорит, — все, что вам хочется, только не тревожьте государя. Есть ли у вас деньги, чтобы дойти домой?» И дал нам тридцать рублей. Так выходит, братцы, что управитель всех задарил. Министр говорит: «Все, что хотите сделаю, век останетесь питомцами»… Денег им дал, чтобы мы к царю не ходит. Мы ну-ка к царю, а нас не допускают. Все задарены!