Письмо на небеса - [33]

– Лорел?

– Да. Да, со мной все нормально. Просто все это… слишком волнующе.

Я подумала: «Он никогда не узнает». Я могу стать другой, обновленной. Могу стать Мэй – волшебной и смелой. Я не буду собой, той, из-за кого все пошло наперекосяк.

Я сосредоточилась на этой мысли, не давая себе думать ни о чем другом, пока все не отошло на второй план, кроме Ская. И вдруг почувствовала необходимость в большей близости с ним. Казалось, даже моя собственная кожа мешает мне соприкасаться со Скаем. Я страстно поцеловала его, и он так же страстно ответил. Одежда полетела на пол, и ладони Ская заскользили по моей обнаженной коже. И тогда печаль внутри меня сменилась голодом.

Мы ласкали друг друга, затихали и снова ласкали. Когда сквозь шторы стал просачиваться серый утренний свет, Скай бережно укрыл меня одеялом и собрался вылезти через окно, чтобы папа его не услышал.

– Скай? – позвала его я.

Я была уже в полудреме, но не хотела, чтобы он уходил. В комнату ворвался холодный воздух, и мне почудилось, что он может забрать у меня Ская.

– Да? – обернулся Скай.

– Ты ведь все еще будешь здесь? Завтра?

Он улыбнулся и, вернувшись, поцеловал меня в лоб.

– Нет, – ответил он, – я буду дома.

– Но ты же не оставишь меня?

– Не оставлю.

Я проснулась утром с воспоминаниями о прикосновениях Ская. Печаль внутри меня все еще была голодна. Она начала вбирать в себя все окружающее – моросящий дождь, полоску света на столе, капельки дождя на хвое растущей за окном сосны. Может быть, это и есть любовь? Когда ты все вбираешь в себя, не в силах насытиться, но испытываешь при этом не переполненность, а радость?

Когда я искала в интернете информацию о вас, я узнала, почему вы выбрали для своей группы такое название – The Doors[45]. Вас вдохновила на это цитата их стихотворения Уильяма Блейка: «Если бы двери восприятия были открыты, все предстало бы человеку таким, как оно есть – бесконечным».

Я все думаю об этом. О том, что это значит – увидеть бесконечность каждого мгновения. Я хочу очиститься – сжечь все плохие воспоминания и все дурное во мне. Может быть, любовь способна на это? Благодаря ей жизнь, человек, мгновения, которые так хочется удержать, навсегда остаются в памяти.

Мэй улыбается мне. Мы совсем маленькие, на осеннем фестивале с родителями, которые танцуют. Играет ваша песня. Тополиная листва в ночи ловит отблески света. И в небе ярко горят даже самые крохотные звездочки.

Искренне ваша,

Лорел

Дорогая Дженис Джоплин,

У родителей Кристен есть деньги, но она все равно ездит на супер-старом «вольво», потому что считает, что это классно. На бампере у нее наклеен стикер: «Я не сама с собой говорю… я говорю с Дженис Джоплин». По дороге в Garcia’s Drive в пятничный обеденный перерыв (Кристен никогда не прогуливает уроки, потому что она примерная ученица и ей нужны высокие оценки для поступления в университет) мы с ней и Натали, конечно же, слушали вас. Так как Кристен души в вас не чает, она знает все ваши песни, а не только самые популярные. Вы пели Half Moon, когда Кристен повернулась к Натали и спросила:

– Ты знаешь, что Дженис и женщин любила?

Натали отрицательно покачала головой, и тогда Кристен продолжила:

– Она вполне могла петь о женщине в этой песне.

Из динамика ваш голос пропел: «Твоя любовь возвращает меня к жизни».

Натали посмотрела в сторону.

– Клево, – сказала она безразличным тоном.

По-моему, Кристен таким образом пыталась сказать Натали, что знает о ней и Ханне. И не видит в этом ничего плохого.

Ханна завела себе еще одного бойфренда, так что теперь у нее двое – Кейси и Нёнг. Она встретила Нёнга в том ресторане, где она работает хостес, а он – помощником официанта. Вчера мы с Ханной и Натали ходили к нему домой. Это было воскресенье, и как только мы открыли четвертый день на Рождественском календаре[46] тети Эми, я отпросилась у нее к папе пораньше, чтобы потом погулять с подругами.

Перед поездкой Ханна перемерила кучу новых футболок, постоянно спрашивая Натали, не выглядит ли она в них толстой. Натали злилась и раздраженно повторяла: «Конечно же, нет!».

Ханна сильно накрасилась, так что ее губы казались кроваво-красными на фоне бледной веснушчатой кожи. Она выглядела красивой девушкой, пытающейся своим макияжем показать, как больно ей в душе.

Мы шли от Натали к Нёнгу пешком, а это довольно далеко. На улице с каждым днем все холоднее, хотя по-прежнему солнечно. Ханна чересчур легко оделась, и всю дорогу дрожала как осиновый лист. Натали обнимала ее, чтобы согреть, а Ханна говорила о том, какая у Нёнга гладкая и нежная кожа, и что, прикасаясь к ней, она ощущает бесконечность жизни. И что раньше Нёнг был гангстером.

Натали не захотела, чтобы Ханна пошла к нему одна, вот мы и отправились все вместе. Меня это радовало, потому что я тоже не хотела отпускать подругу одну. Кто знает, что там с ней может случиться.

Нёнг живет в крошечном доме со всей своей большой семьей: мамой, папой, дядей, дедушкой, братом, сестрой и сыном сестры. Мы, наверное, еще за полквартала от его дома почувствовали запах кайенского перца. Его мама с сестрой жарили перец во дворе на гриле. Должно быть, это был самый жгучий перец в мире. Чем ближе мы подходили, тем сильнее слезились глаза, и к Нёнгу мы пришли все в слезах, а Ханна – с потекшей тушью на щеках.