Письма жене и детям (1917-1926) - [6]

"…Почему же нам не интересоваться карманами Красина…?" — задавал вопрос писатель Иван Бунин[14], и мы можем согласиться с ним, что это был отнюдь не праздный вопрос.

Да, Л.Б.Красин мог быть удовлетворен своим выбором. Отводя упреки жены, он в том же, более откровенном, чем другие, письме, подчеркивал, что "в слагающемся новом надо завоевать себе определенное место", что "бороться надо и за свою личную судьбу".

Новый советский иерарх удовлетворенно противопоставлял свою судьбу жизненным перипетиям множества людей "из нашего круга", которые "стоят в недоумении перед обломками своего вчерашнего благосостояния, зажиточности, комфорта, удобств, материальных благ". Красин сознавал, как трудна стала жизнь в России, где люди сидят без хлеба, где нет картофеля, белья, мыла, дров, в домах лопаются трубы и все замирает" (15 февраля 1919 г.).

Да, его судьба сложилась по-иному, не так, как у тех представителей технической, гуманитарной, художественной интеллигенции, которые то ли в силу своих убеждений и взглядов, то ли будучи просто не в состоянии так поступить, не пошли на службу к тоталитарным владыкам. Они тяжело страдали от голода и холода уже в 1918 г., а в 1921–1922 гг., когда начался катастрофический голод, рука смерти прежде всего схватила за горло интеллигенцию. "А жить — все труднее… Смертность среди людей науки ужасная… С литераторами дело обстоит не лучше", — писал М.Горький В.Г.Короленко 28 февраля 1921 г.[15]

Когда Красин благоденствовал, в частности осуществляя свои дипломатические миссии за рубежом, посещая богатые приемы и в свою очередь щедро принимая зарубежных партнеров, у великого поэта Александра Блока на почве постоянного недоедания раазвилась цинга и обострились другие заболевания. Большевистские власти издевались над ним, сначала запретив ему выезд за границу на лечение, а затем, когда Блок был уже прикован к постели, дав разрешение на выезд самому, без жены, и, наконец, за неделю до смерти, ленинское Политбюро проявило милость — согласилось на выезд Блока за границу вместе с женой. Александр Блок скончался 7 августа 1921 г. Фактически он был убит Лениным со товарищи, включая Красина, как бы последний ни стремился провести водораздел между собой и группой высших властителей[16]. Эта граница становилась все менее заметной, хотя, следует признать, полностью не исчезла до конца его жизни и даже в последние годы стала еще большей.

Пока же Красин все более утверждался в мысли, что поступил правильно, сделав ставку на лошадь-фаворита. Весьма высоко оценивая собственную персону, он даже парадоксально винил себя за "глупость политики Ленина и Троцкого". Почему же? Потому, оказывется, что, "войди я раньше в работу, много ошибок можно было бы предотвратить" (25 августа 1918 г.). Особенно свысока относится он к наркому по военным и морским делам Л.Д.Троцкому и наркому иностраненых дел Г.В.Чичерину, которые, по его словам, соперничали "в глупости своей политики" друг с другом. К Троцкому Красин был даже не совсем справедлив, упрекая его, что тот разогнал офицерство, тогда как на самом деле наркомвоенмор выступал за использование "военспецев" и привлек многих из них в Красную Армию.

Неприязнь к Троцкому была настолько сильна, что, подобно Сталину, Красин утверждал, что три четверти штаба Троцкого — предатели. Между тем, в 1918 г., когда писалось это письмо, 76 % всего командного и административного аппарата Красной Армии составляли бывшие офицеры царской армии[17], конфликт между Сталиным и Троцким в Царицине и вокруг этого города в том же году в значительной степени был связан с их разногласиями по поводу использования старого офицерства (Сталин обвинял Троцкого в предательстве), а выступавшая на X съезде РКП(б) военная оппозиция как раз и критиковала Троцкого за использование военных специалистов[18]. По Красину, исходя из его "трех четвертей" также, как мы видим, получается, что все бывшее офицерство — предатели!

Красин осуждал советский бюрократизм, который уже в 1918 г. приобрел зримые черты. Правда, он не осознавал неизбежности обюрокрачивания аппарата в условиях складывания тоталитарного режима. Он отмечал лишь наличие массы "людей шумных, занятых тем, чтобы придумать себе видимость дела и тем оправдать необходимость своего существования". Будучи прагматиком, Леонид Борисович не задумывался над истоками тех процессов, которые набирали силу в Совдепии. Ему значительно важнее было, что обращение к нему со стороны "всех властей" — самое предупредительное, что все его предложения принимаются, что "есть стремление создать условия, удерживающие меня при работе" (7 сентября 1918 г.).

Это письмо писалось, когда "красный террор", существовавший с момента Октябрьского переворота, был объявлен государственной политикой. Считая себя рафинированным интеллигентом[19], Красин не восторгался массовым кровопролитием, как Зиновьев или Бухарин, открыто писавший, что расстрелы — это способ формирования новых людей из существующего человеческого материала. Красин не призывал к закручиванию гаек, как Ленин или Дзержинский. Он называл террор "бессмысленным противоречием необольшевизма". Но перед женой, да и перед самим собой он, мягко говоря, кривил душой, преуменьшая масштабы террора и сводя его" лишь" к таким "безобразным явлениям", как выселение из квартир, "уплотнения" и беспричинные аресты. Он писал жене, что ему самому пришлось не менее 30 инжеренов "вызволять из кутузки", и этот факт подтверждается воспоминаниями свидетелей