Письма - [41]

себя с ног» – и утром, в воскресенье, в последний раз пошел к дяде С. и объявил:

«Послушайте, дорогой дядя, будь К. ангелом, она была бы слишком хороша для меня – не

думаю, что я мог бы долго любить ангела. Будь она дьяволом, я не хотел бы иметь с ней ничего

общего. В данном же случае я вижу в ней только женщину о женскими страстями и

настроениями и безмерно люблю ее; это чистая правда, и я рад этому. До тех пор, пока она не

ангел и не дьявол, вопрос остается открытым».

Дяде С. оставалось лишь что-то – я уж не помню что – пробормотать о женских

страстях; затем он ушел в церковь. Не удивительно, что человек там ожесточается и становится

как камень; я знаю это по собственному опыту.

Итак, твой «нижеподписавшийся» брат не дал сбить себя с ног; тем не менее оп был

подавлен, словно слишком долго простоял у холодной, твердой, выбеленной известью

церковной стены. Рассказывать ли тебе об остальном, мой мальчик? Тео, ты ведь сам реалист,

так вытерпи же и мой реализм.

Я уже писал тебе, что, когда надо, мои секреты перестают быть секретами, и ее беру

обратно своих слов; думай обо мне что хочешь: для меня не так уж важно, одобряешь ты мои

действия или нет.

Продолжаю. Из Амстердама я отправился в Гарлем, где провел несколько приятных

часов с нашей маленькой сестренкой Виллеминой и погулял с ней. Вечером я отправился в

Гаагу и около семи часов был у Мауве.

Я сказал ему: «Послушайте, Мауве, вы собирались приехать в Эттен, чтобы по

возможности посвятить меня в тайны палитры; но мне кажется, нескольких дней для этого

мало; поэтому я приехал к вам и, если не возражаете, останусь здесь на месяц-полтора или на

любой срок, какой вы укажете; вот тогда будет видно, что мы можем сделать. С моей стороны

дерзость требовать от вас так много, но j'ai l'epee dans les reins». 1 Мауве спросил: «Вы что-

нибудь привезли?» – «Да, вот несколько этюдов». После этого он расхвалил их, расхвалил

чересчур сильно; правда, он и покритиковал их, но слишком мало. Итак, на следующий день мы

поставили натюрморт, и он начал мне объяснять: «Палитру надо держать вот так». После этого

я написал несколько этюдов, а позднее сделал две акварели.

1 Я в безвыходном положении; у меня нож к горлу приставлен (франц.).

Таковы результаты. Но работать руками и головой – это еще не вся жизнь. Я и сейчас

чувствую, как меня до глубины души пронизывает холод от вышеупомянутой реальной или

воображаемой церковной стены. «Не хочу поддаваться этому роковому чувству, – сказал я

себе и подумал: – Я хочу быть с женщиной, я не могу жить без любви, без женщины. Жизнь не

стоила бы ни гроша, не будь в ней чего-то очень большого, глубокого, реального. Однако, –

продолжал я, – ты говоришь: «Она и никакая другая», а сам собираешься пойти к другой

женщине; это неразумно, это противоречит всякой логике». И я ответил себе: «Кто же хозяин –

я или логика? Логика для меня или я для логики, и действительно ли так уж я неразумен при

всей моей неразумности и недостатке здравого смысла? Правильно я поступаю или нет – не

важно, я не могу иначе – эта проклятая стена слишком холодна для меня; мне нужна женщина,

я не могу, не желаю и не буду жить без любви. Я человек и человек со страстями, я должен

пойти к женщине, иначе я замерзну или превращусь в камень, короче – буду сбит с ног». При

сложившихся обстоятельствах мне пришлось выдержать большую борьбу с самим собой, и в

этой борьбе победило то, что относится к физиологии и гигиене и о чем я более или менее знал

по горькому опыту. Нельзя безнаказанно жить слишком долго без женщины. Я верю: то, что

одни называют богом, другие – высшим существом, третьи – природой, не может быть

неразумно и безжалостно; короче говоря, я пришел к заключению, что мне надо поискать себе

женщину.

И видит бог, искать пришлось недолго. Я нашел женщину – немолодую, некрасивую,

даже ничем не примечательную. Впрочем, может быть, тебе это все-таки интересно. Она была

довольно высокой и плотной, руки у нее были не как у дамы, у К., например, а как у человека,

который много работает; но она не была ни груба, ни вульгарна, и в ней было что-то очень

женственное. Она напомнила мне некоторые любопытные фигуры Шардена, Фрера или, быть

может, Яна Стена – в общем то, что французы называют «une ouvriere». 1 Она пережила немало

невзгод – это было видно, жизнь не баловала ее. Нет, нет, в ней вовсе не было ничего

выдающегося, ничего особенного, ничего необычного. «Любая женщина в любом возрасте, если

она любит и если в ней есть доброта, может дать мужчине если уж не бесконечность мгновения,

то мгновение бесконечности».

1 Тип работницы (франц.).

Тео, для меня в этой некоторой бесцветности, присущей тому, кто не избалован жизнью,

заключено удивительное очарование! О, это очарование было и в ней, я даже видел в ней что-то

от Фейен Перрена или Перуджино. Видишь ли, я ведь не совсем невинный птенчик или

младенец в люльке. Уже не первый раз я вынужден уступать этому влечению. Да, влечению и

любви к тем женщинам, которых так проклинают, осуждают и обливают презрением

священники с церковной кафедры. Я же не проклинаю, не осуждаю и не презираю их. Мне уже

около тридцати, так неужели ты думаешь, я никогда не испытывал потребности в любви?