Письма - [4]

хлеба, ни крова над головой, Винсент сказал себе: «Что бы ни было, я еще поднимусь, я опять

возьмусь за карандаш, который бросил в минуту глубокого отчаяния, и снова начну рисовать! С

тех пор, мне кажется, все у меня изменилось: я вновь на верном пути…» В этот момент в

Винсенте окончательно умер проповедник Евангелия, каковым он мнил себя последние годы, и

родился художник.

Что же изменилось? Рисунки Ван Гога не стали лучше – он едва лишь начинал по-

настоящему овладевать графической азбукой, но он открыл, наконец, свое истинное призвание,

поверил в него.

Решение Винсента стать художником не было очередной причудой или необдуманным

поступком, как пытались истолковать родные. Возвращаясь назад, к первым шагам его

самостоятельной жизни, перечитывая его письма 1870-х гг., понимаешь, что все это время, куда

бы ни забросила его неудачливая судьба и беспокойный характер, в нем зрел художник.

Служба в торговой фирме Гупиль и К° – продажа картин и эстампов свела Винсента с

наследственной семейной профессией. На этом поприще уже подвизались три дяди Винсента.

Однако племянник не захотел им следовать – он очень скоро возненавидел эту профессию.

Причины? «У искусства нет худших врагов, чем торговцы картинами… – пишет он. – Они

льстят публике, поощряют ее самые низменные, самые варварские склонности и вкусы». Но

именно в эти годы Винсент впервые приобщился к искусству и навсегда полюбил его.

Искусство открыло ему глаза на прекрасное в природе. «Художники понимают природу, любят

ее и учат нас видеть». Но, с другой стороны, любовь к природе и изучение ее – «это настоящий

способ научиться все больше понимать искусство». Далекие прогулки, которые предпринимает

Винсент в любую погоду, развивают его наблюдательность и остроту взгляда. Но первые

«пейзажи» в его письмах выполнены еще в чисто литературной повествовательной форме.

«Справа – поля молодой зеленой пшеницы, а вдали – город, с его колокольнями, мельницами,

шиферными кровлями, построенными в готическом стиле домами и гаванью, защищенной

двумя уходящими в море дамбами. Он выглядит, как города, которые так часто гравировал

Альбрехт Дюрер». Винсент хотя и соотносит свои впечатления от природы с воспоминаниями о

виденных им произведениях искусства, но сам еще не умеет создать зрительный

художественный образ. Однако уже очень скоро, например в описании зимнего пейзажа

Боринажа в декабре 1878 г., его литературный язык обретает образную яркость и живописность

изобразительного: «Сады, поля и пашни, которые у нас в Брабанте окружены дубовым лесом

или подлеском, а в Голландии – подстриженными ивами, обнесены здесь живыми изгородями,

черными и колючими. Теперь на снежном фоне это производит впечатление шрифта на белой

бумаге, выглядит, как страница Евангелия». Так, незаметно для него самого, в нем зреет

художник.

Между тем, после драмы неразделенной любви к дочери квартирной хозяйки в Лондоне,

Винсент опять, как в ранней юности, в годы воспитания в пасторской семье, начинает проявлять

болезненный интерес к вопросам религии и даже готовит себя в миссионеры. Он упорно не

хочет замечать, что художник все чаще и чаще берет в нем верх. Он садится изучать Библию, а

его взгляд следит за живописной жизнью верфи и доков, за тем, как тополя и бузина гнутся под

неистовым ветром, как дождь колотит по деревянным стапелям и палубе кораблей. И он

отмечает: «…небо было, как на картине Рейсдаля, низко над водой носились чайки»; он пишет

текст будущей проповеди, а его рука непроизвольно набрасывает рисунок.

«Неистовая, доходящая до исступления» любовь к искусству, непроизвольная тяга к

рисованию и пробуждение творческих сил заставили его, наконец, задуматься над своими

поступками, подтолкнули переосмыслить свою жизнь и «попробовать любыми средствами

извлечь из своих страстей пользу».

Это был долгий, трудный и болезненный процесс. Он захватил почти весь период

пребывания Винсента в Боринаже и был связан со многими сложными явлениями в его личной

жизни – разочарованием в религии и деятельности миссионера, разрывом с семьей, утратой

веры в собственные силы, открытием для себя глубочайших социальных контрастов и

непримиримых противоречий в окружающей действительности и, наконец, с обретением новых

надежд.

Прежняя жизнь и деятельность Винсента и в Голландии, и в Англии, и во Франции

протекала главным образом среди обеспеченных, «добропорядочных» буржуа. Поэтому вблизи

он мог наблюдать лишь одну сторону жизни. И хотя ни Париж, ни Лондон даже отдаленно не

напоминали ему Гаагу, не говоря уж о голландской провинции, где прошла его юность, Винсент

не сразу заметил, что жизнь этих европейских столиц весьма далека от захолустной

голландской патриархальности отношений, что в ней давно и безраздельно господствует

бессердечный чистоган. Винсент был выходцем из третьеразрядной для XIX в.

капиталистической страны, где, по словам Энгельса, «буржуазия живет остатками былого

величия, а пролетариат хиреет». 1 Это обстоятельство наложило сильный отпечаток на

социальные взгляды молодого Ван Гога. Поэтому, когда Винсент впервые соприкоснулся с

жизнью парижских бедняков или лондонских фабричных и портовых рабочих, он смог заметить