Письма Сестры - [27]

Когда процесс закончился, я решил провести последнюю ночь в своей комнате — где прошло детство, где жил мой несчастный отец. Повздыхать, вспомнить прожитые здесь 25 лет, последний раз посмотреть на двор из окна. Я понимал, что больше сюда не вернусь.

На пороге появилась мать:

— Дим, нам надо поговорить. Я вот что хочу тебе сказать. Ты это… Не засиживайся… Вещи перевез и уходи. Мы тут ремонт договорились делать, рабочие ждут. У тебя же есть где жить.

Этим летним вечером я ушел из дома. Навсегда.

На улице была гроза.

Отжим комнаты (доставшейся мне в наследство от отца) почему-то не принес матери и сестре большой радости. Как только я уехал, они вцепились друг в друга мертвой хваткой. Ведь «щщенок и шизофреник» долгие годы служил громоотводом их злобы, да и сознательно гасил разрушительную энергию. Через несколько месяцев сестра в первый раз загремела в психиатрическую больницу. Со всеми вытекающими: постановкой на учет и принудительным лечением в буйной палате.

Но в возникшей схватке победила все равно сестра. Одурманенная шизофренической интоксикацией мать сделала больную дочь соучредителем своей фирмы и та разорила её в пух и прах. Война против Кашпировского сменилась войной против маминых подруг. Бесконечно любимая дочь открыла ей на них глаза.

VII

В 80-е мать взяли в компаньонки её начальницы — директор ателье и главный бухгалтер. У матери не хватало образования, но она была хорошей работницей и соблюдала субординацию. Вместе они делали все дела, то есть использовали возможности ателье для частного пошива. В разгар кооперативного движения ателье перевели в коллективную собственность. Мать входила в руководство. По мере развития свободного рынка дела ателье шли все хуже (меховую продукцию стали ввозить из-за границы), в результате главным источником поступлений стала аренда пустующих площадей (ателье находилось в центре Москвы). Сестра внушила матери, что компаньонки её обворовывают, это сволочи, «деревня», кооператив надо разделить через суд и т.д. Бесконечные судебные процессы длились десять лет.

Надо сказать, что компаньонки матери оказались на редкость хорошими и честными людьми. Довольно быстро они поняли, что дочь «Петровны» сумасшедшая со справкой, а сама она, будучи недалекой женщиной, безумно любящей свою дочь, не понимает, что делает. По нравам 90-х мать с сестрой могли проучить и должны были проучить — ателье находилось в районе бандитской Таганской, а арендаторами помещений были кавказцы. Но хотя сквалыги серьезно мешали чужому бизнесу, их даже ни разу не избили. Так, припугнули под конец.

Все мои увещевания матери на протяжении 10 лет, чтобы она прекратила этот бессмысленный и опасный идиотизм не имели никакого действия. Мать меня не слушала вообще и никогда, относясь как к 12-летнему ребенку и в 15 лет, и в 20, и в 30, и в 40, и в 50.

В кооперативный период она решила построить за городом большой двухэтажный дом. Мы жили в небольшой квартирке общей площадью в 40 метров. Строительство дома в подобных условиях было прыжком через три ступени. Надо было покупать квартиру, к тому же мать совершенно не представляла себе насколько трудно самостоятельно построить дом даже в условиях рыночной экономики (которой еще не было). Дело было серьёзное, и я стал долго и с аргументами отговаривать её от безумного предприятия, к тому же предлагая внести на покупку квартиры свои деньги.

Это вызвало прилив невероятного бешенства. Впервые 28-летний сын осмелился перечить её воле. Мать заявила, что она лучше посоветуется с первым встречным на улице, чем со мной. Эту формулировку я запомнил хорошо.

***

Четверть века спустя я попытался продать мамину стройку века и впервые туда приехал — с одним из лучших риэлторов Москвы. Участок, находящийся в деревне с многозначительным названием Черепково, упирался в кладбище. Посреди находилась страшная бетонная яма, обложенная растрескавшимися кирпичами. Добрая мать планировала в этой «даче» и место для неразумного сына: «Здесь у нас будет гараж, здесь биллиардная и зимний сад — а вот здесь, Дим, твой кабинет».

Уже на уровне закладки фундамента мать вложила в проект сумму, сильно превышавшую стоимость всего проекта. Хорошо разбираясь в ценах на мех и кожу, мама ничего не понимала в цене стройматериалов и в стоимости проектирования.

Честно говоря, я надеялся помочь матери и продать участок хотя бы за одну десятую вложенных средств — к тому времени это были бы для нее большие деньги. Но риэлтор развел руками: неликвид. Продать «это» было невозможно вообще. Даже за один рубль.

***

Видя увеличивающиеся трудности матери, я старался ей помогать, чем мог. Когда вещи, которые она кустарно шила, совсем перестали покупать, я упал в ноги к знакомому текстильному фабриканту и разжалобил историей про бедную мать и замученную Кашпировским сестру. Фабрикант проникся и вызвал к себе в кабинет директора головного магазина:

— Людмилочка! Вот тут человечек хороший, надо помочь. Потом расскажу. Делай что хочешь, но надо продать весь товар по хорошей цене. Звони подругам, раскидай по комиссионкам, стой на ушах, но чтобы за месяц все было продано.