Письма с того света - [26]

— Спальня как раз входит в ваш участок. А кража произошла именно в спальне, — сказал я.

— Да, но это надо установить, — возразил начальник полиции. — К тому же вор забрался в спальню ведь не по воздуху, а, конечно, через сад. Сад же, как известно, входит в черту жандармского участка. В общем, это дело не новое. Оно пока находится в стадии разрешения. Посмотрим, в какой район зачислят ваш дом, и тогда начнем действовать.

Мы ни с чем возвратились домой. Тот же сосед из дома, что находился справа от нашего, крикнул в окно:

— Примите мои соболезнования! Говорят, что к вам забрался вор.

— Да, забрался, — ответил я.

— В этом доме не может жить ни один съемщик. Потому-то его и сдают так дешево. Хозяин, бедняга, и сам не может там жить и съемщиков не находит. Он уже собирался этот дом передвинуть на два метра дальше. Но тут подвернулись вы, и он сдал его вам.

— Не ваша тут вина, — вмешалась жена старика, — а вина хозяина дома. Когда строят себе дом, не забывают ни о воде, ни об электрическом освещении, ни о газопроводе, ни о его фасаде, в общем предусматривают все, а вот в какой район он будет входить — об этом не думают. Разве можно было строить дом вот так, прямо на границе двух полицейских участков?

Что было делать? Покинуть этот дом мы никак не могли, ибо арендная плата была уплачена нами за год вперед. Вернувшись домой, мы распустили веревки, которыми был туго-туго связан вор. Он безо всякого стеснения уселся с нами за стол, и мы даже поужинали все вместе.

А затем он попрощался с нами и ушел, предупредив:

— Пока до свидания, я опять приду.

Сейчас уже не один, а несколько воров стали постоянными посетителями нашего дома. В нашем квартале все их знают. Мы же стали с ними сотрудничать. Сообща охраняем наш дом от других, чужих, воров, чтобы тем неповадно было. Поживем, увидим, что из этого выйдет. Или до истечения контракта будем жить восьмером в нашем доме — шесть воров и нас двое, или же этот дом в конце концов все же прикрепят к какому-нибудь району. Тогда мы сможем поймать воров и сообщить о них в участок. Но надо сказать, что мы уже так свыклись друг с другом, что будет совестно доносить на них и жаловаться. Ведь они даже несут часть расходов по дому.

Не люблю подхалимства

Он вошел к нам в редакцию. В этой редакции нас работало девять человек. Я его видел впервые. Едва он показался в дверях, как все мои товарищи вскочили на ноги. Я же продолжал сидеть, так как не знал, кто это. Но один из сослуживцев толкнул меня:

— Джазим-бей…

Услышав слова «Джазим-бей», я тотчас вскочил: у этого человека более 30 миллионов, к тому же он наш хозяин.

— Садитесь, — велел он.

Мы все сели. Только один Шевки остался стоять на ногах.

— К чему это вставание! Я не люблю подхалимства, — недовольно бросил Джазим-бей.

— Слушаюсь, эфенди мой, слушаюсь… Как вам угодно… Сейчас сядем, эфенди мой, — бормотал Шевки, продолжая стоять. — Ваше превосходительство правы, господин эфенди…

Хоть стоял бы уж прямо, а то руки покорно сложены на груди, спина согнута… Шевки — заведующий нашей редакцией. А ведь все совершенно ясно. Наш хозяин Джазим-бей очень богатый человек и не хочет, чтобы перед ним подхалимничали из-за его денег. Честь и слава ему! Я в упор смотрю на Шевки, покорно стоящего перед хозяином. А он ничего не понимает и только повторяет без конца:

— Да, господин эфенди. Пусть каждый делает свое дело…

— Садитесь! — закричал Джазим-бей, обращаясь уже прямо к нему.

— Извольте, я сейчас сяду, эфенди мой, — пробормотал Шевки, но не сел.

Какой позор! Человек ему прямо в лицо говорит: «Я не люблю подхалимства», а он подобострастно склонил голову и бормочет: «Слушаюсь, эфенди мой, как прикажете, эфенди мой». Стой я рядом с ним, дернул бы его за полу и крикнул:

— Сядь же ты, дурень!..

Джазим-бей вышел из себя:

— Да сядь же! Не люблю я этого. Сядь, продолжай работать!

— Извольте, господин эфенди, слушаюсь. Как вам угодно, — отвечает Шевки и не садится.

Джазим-бей, видимо, собирался уйти, а может быть, хотел кое о чем спросить нас, но его раздражал вид Шевки-бея, смиренно стоявшего перед ним.

— Сядьте же, друг мой, прошу вас, сядьте, — произнес он на этот раз более мягко. — Не беспокойтесь.

А Шевки все свое:

— Да что вы, эфенди мой, помилуйте, какое беспокойство! Разве мы можем допустить непочтительность к вашему превосходительству…

На этот раз даже Джазим-бей не выдержал, рассмеялся. Но каким смехом! Видно было, что он разозлился.

— Вас зовут Шевки-бей, не так ли?

— Да, эфенди мой.

— Шевки-бей, я не люблю ни подобных демонстраций, ни таких слов…

А Шевки не дает даже договорить:

— Что вы, что вы, эфенди мой, не извольте беспокоиться!

Во время этого разговора меня так и подмывало встать, отвесить ему пару оплеух, схватить за шиворот и усадить. До этого я слышал от товарищей по службе, что Шевки — большой подхалим, но не очень верил этому. Ведь я здесь работаю всего один месяц.

— Да сядьте же, друг мой!

— Не извольте беспокоиться, эфенди мой. Я не осмеливаюсь сидеть в вашем присутствии. Разрешите, я уж постою. Мне так удобнее…

Так умоляет, что кажется, вот-вот расплачется.

Джазим-бей окончательно рассвирепел. Поняв, что Шевки не удастся усадить, он повернулся к нему спиной и, обращаясь к нам, сказал: