Письма об Индии - [19]

Я теперь на дороге в Траванкор [Траванкур] сижу на станции. Люди, сопровождавшие поутру погребальное шествие, подошли к моему дому со своими барабанами и трубами и хотят войти в мою комнату. Все они пьяны, кроме двух или трех, которые противятся их желанию. Ты знаешь, что это за люди: голые, подпоясанные какой-то тряпкой, черные, как негры, но с длинными волосами; у иных половина головы выбрита и оставлен длинный чуб. Все они малабарцы, или тамилы, говорят на мала-барском наречии, отрасли санскритского языка, как меня уверяли[41]. Кроме различия племен есть еще различие каст, как ты очень хорошо знаешь, и каждая каста считает себя отдельным народом. Вообще стоит заметить, что не годится изучать касту со слов ее членов: вместо надлежащих указаний вам наговорят нелепости, подсказанные заблуждением и предубеждением.

Мадура, 2 августа 1841 года

Очаровательное место. Великолепная, белая пагода поднимается посреди обширного пруда, окаймленного зеленью; по берегам прогуливаются и перелетают павлины. Пагода эта находится за городом. Другие пагоды, величественные, насчитывавшие, по сказаниям, более трех тысяч лет, находятся в городе, в котором до 30 тысяч жителей и старинный дворец прежних раджей. Рассказывают, что этот дворец выстроен лет 200 назад итальянским зодчим. Один из мадурских раджей, которому приписывают множество чудес и которому воздвигнута статуя с вздернутым носом и страшными усами, имел престранное имя: Трамаль-Наяк[42]. В главной городской пагоде бездна клеток с попугаями — голубыми, красными, белыми и зелеными. Мне рассказывали, что это — усердные приношения богомольцев из различных областей Индии. Забыл я тебе сказать, что здешние обезьяны, точно так же как в Тричинополи, Конджевераме и, помнится, в некоторых кварталах Мадраса, не имеют хозяев, а живут сами по себе, одни на кровлях, а другие на дворах; при встрече дворные дерутся с кровельными, да и нельзя: разных пород, разных каст! Вероятно, они перебрались в город из лесов, хотя около Тричинополи нет больших лесов, а обезьяны целыми [гроздьями] цепляются по кровлям, как кошки.

Я в маленьком затруднении: по ошибке расставили носильщиков паланкина по другой дороге и заставили меня сделать 38 английских миль крюку. Поправить этого было нельзя, но так как я потерял целый день даром, хочу наверстать проигранное время и пробыть здесь вместо положенных двух дней несколько часов.

6 августа

Был я в местечке Паламкотте; имя не дурно, но место не занимательно. Теперь я в Курталеме [Кутталаме]: гористая, холодная местность; очень ветрено, немного сыро; небо постоянно в тучах, изредка моросит дождь. Сырость после такой жары была бы уместна, но я ее не люблю. В Курталеме есть прекрасный храм; часть его сгорела года 2 назад. Отсюда я отправлюсь завтра ранним утром, миль за 60, в Кэлон [Куилон], по гористой тропинке, проложенной в густом лесу, по-здешнему в «джунгли»; в лесу множество слонов и прочих маленьких зверьков, в особенности обезьян. Говорят даже, что ночью безрассудно пускаться в эту дорогу: легко наткнуться на стадо слонов, которые бродят по ночам и способны раздавить и паланкин, и все, что ни попадется им под хобот; днем они на дорогу не выходят.

Есть еще другая опасность: слон вообще животное кроткое, никогда не нападает первый, но иногда подвержен бешенству. Взбесившийся слон выгоняется из стада своими товарищами, приходит в ярость, с ревом бегает по лесу, вырывает деревья, и горе всему, что встретится ему на пути!

Английский полковник Эвлокк рассказывал мне, что раз выбежал на него из лесу взбесившийся слон. Полковник был верхом и еле-еле успел ускакать от раздраженного животного, бросив за собой сначала шляпу, а потом сюртук; слон два раза останавливался, чтобы изорвать и то, и другое в клочки, почти то же самое случилось с лордом Элфинстоном. Но так как по этой дороге ездят же другие, и даже англичанку (к слову молвить, очень храбрые дамы), я тоже решился ехать. Притом мне дадут проводников, которые поднимут кругом паланкина шум и гам, будут стрелять из пистолета, трубить, барабанить и, наверное, запугают зверей так, что они и носа не покажут. Ежели выбрать другой путь, придется делать большой крюк и ехать несколько дней по скучной дороге к Коморинсуому мысу. Из Кэлона я отправляюсь в Тривандрум [Тируванантапурам]. Прогулка по этому естественному зверинцу мне очень улыбается, а опасность быть обеспокоену дикими зверями, по-; моему, не более опасности быть на корабле во время бури и на пароходе во время пожара. Англичане готовятся к большой охоте за слонами; хорошо было бы, если бы они отправились со мной в одно время, да вряд ли успеют. А впрочем, бог знает, будет ли это хорошо: они переполошат всех зверей — и тогда уже, наверное, должно ожидать нападения. Ты можешь подумать, что я нарочно хочу запугать тебя, но это несправедливо. Я буду продолжать свое письмо во время и после поездки, а пока не собрался еще в путь, поговорим о другом.

В Мадуре я познакомился с одним англичанином, который присутствовал при кончине Пудукотского раджи. Добряку англичанину стоило страшного труда отговорить жену и шесть наложниц от непреклонного их намерения сжечься на костре. Королеву он успел кое-как убедить; но наложницы и слушать его не хотели, кричали, что они желают смерти, что если королева забыла и стыд и совесть, так по крайней мере они не обесчестят себя ни за что на свете. Не говоря ни слова, он запер их всех в комнату, а ключ положил себе в карман и продержал их взаперти до окончания погребального обряда.