Письма об Индии - [18]

Чалма молодого раджи, украшенная пучком аистовых перьев, была очень красива. Раджа не переставал обращаться ко мне с различными фразами, которые вполголоса подсказывал ему его наставник, старый маратх, стоявший позади трона. Со мной были три англичанина: медик, военный и гражданский чиновник, нечто вроде покровителей и посредников между индийской Компанией и двумя раджами, Тапджорским и Пудукотским. Радже захотелось показать нам портрет покойного своего отца. Он поспешно сошел со своего маленького трона, взял нас за руки, повел по деревянным лестницам наверх, в комнату, наполненную портретами его родственников, и рассказал нам историю каждого.

За этим наступила церемония отъезда. К великому моему удовольствию, захлопотавшийся раджа опрокинул розовое масло, которым надо было нас помазать. Принесли розовой воды в кропильнице, сняли с нее крышку, и тотчас же топкой струйкой забил фонтан до самого потолка. Раджа умильно попросил нас омочить в кропильнице руки. Для него было истинным удовольствием надевать на нас тяжелые цветочные ожерелья и запястья и раздавать нам золоченые листья бетеля. На дворе дворца, на улицах города и предместья, по которым пришлось нам проходить, стояли голые воины, иные держали в руках сабли, по большая часть была вооружена копьями и ружьями. Начальники были все верхом, в белых, розовых и желтых одеждах, которые резко отделялись от их своеобразных лиц […]

Вечером раджа отдаст мне визит: повторятся те же церемонии. Затем я буду обедать с тремя англичанами и сяду в паланкин часов в 9 или 10 вечера, а поутру в 7 часов буду в Тричинополи [Тируччирапалли], в 50 верстах отсюда. Тричинополи — изрядный город, в котором хорошо делают золотые вещи; здешние цепочки попадаются и в Европе. В Тричинополи мне знаком один английский офицер: он писал ко мне и просил, чтобы я у него остановился. […] Одеваюсь к обеду.

Раджа был у меня с целыми сотнями слуг; его принесли в великолепном паланкине; все его слоны, роскошные парадные зонтики, лошади, затейливо и нарядно навьюченные, — все это следовало за ним… Так жарко, что пишу тебе раздетый почти догола, несмотря на то что все окна и двери открыты настежь, а их так много в моей комнате, что стены похожи на решетки. Заметь еще, что [сейчас] ночь.

Между прочими нелепостями в поезде раджи были огромные трубы, в которые музыканты дули с похвальным рвением: эти трубы просто оглушили меня. Рядом же с паланкином раджи несли, не знаю ради чего, большого попугая, выточенного из дерева и позолоченного, на длинной палке. Решительно эти индийцы придумывают бог знает что, чтобы пустить пыль в глаза.

[Ему же]

На дороге между Тричинополи и Мадурой [Мадурай],

1 августа 1841 года

В Тричинополи я купил у туземных художников очень дешево премиленькие рисунки на слюде и на бумаге. Присутствовал на смотре английских и англо-индийских войск, который делали нарочно для меня: генерал Шоуэрс непременно хотел почтить меня этой церемонией, после смотра я обедал с офицерами. Полковник Стрэтон, у которого я остановился, — осыпал меня ласками и снабдил необходимыми указаниями для продолжения путешествия. Я теперь на полпути от Тричинополи к Мадуре, где надеюсь осмотреть превосходные храмы и замечательный индийский дворец. Сделаю маленький крюк, зато уж не пропущу ничего достойного внимания. Теперь я пишу к тебе из красивого и удобного дома, принадлежащего английскому губернатору. Двое расторопных английских слуг исполняют малейшие мои желания с видимым удовольствием и вдобавок ничего за это не требуют. Вчерашнюю ночь я сделал в паланкине 50 верст: это еще ничего, делают и больше, смотря по числу станций.

В Тричинополи я в первый раз в жизни видел, как курят индийскую хукку. Мне показалась странною привычка курить вместо хорошего табаку сахарный песок и банановую пастилу, вспрыснутые розовым маслом. Впрочем, кажется, эта привычка укоренилась во всей Индии. Банан — хороший плод, здоровый и удобоваримый, похож на большой огурец. Я до сих пор предпочитаю его есть, а не курить.

Недалеко отсюда есть деревушка. Сегодня утром двигалось оттуда погребальное шествие под звуки песен, барабана и трубы. На носилках, устланных пальмовыми листьями, несли труп женщины, вероятно, по здешнему обычаю, на костер.

Мадрасский губернатор, лорд Элфинстон, показывал мне однажды на морском берегу место, предназначенное для сжигания трупов. На костер бедняков идет коровий помет, на костер богатых — сандаловое дерево. Я не большой охотник присутствовать при подобных сценах и поэтому не искал случая поглядеть на обряд сжигания поближе. Говорят, что, когда ветер дует с моря, от погребального костра доносится запах жареных бараньих котлет, точно с кухни. Хорошо еще, если бы жгли только мертвых, а то здесь поджаривают иногда и живых. Мать моего нового знакомца — Пудукртского раджи — очень умная и очень добрая женщина, любит своих детей без памяти, а когда умер ее муж, непременно хотела взойти на костер; насилу отговорили ее от этого намерения именем детей.

Но после смерти Танджорского раджи дело обошлось не так просто: его жена сожглась с удивительным хладнокровием. Еле уговорили ее, чтобы она не всходила на костер, где лежал труп ее мужа, и предпочла смерть на большом огне. Она согласилась и бросилась в яму с пылающим хворостом, где испепелилась в одно мгновение. Перед смертью она простилась с домашними и с министрами, которым поручила своих детей. Впрочем, мне говорили, что этот обычай принят только в высших классах, и то во владениях раджей; в областях, принадлежащих Ост-Индской компании, он давно исчез. Лорд Элфинстон написал вдове Пудуцотского раджи убедительное письмо, в котором упрашивал ее не следовать безумному обычаю, и его настояния могли послужить ей достаточным извинением в глазах соотечественников. В простом народе женщины никогда не сжигаются.