Пища ада - [8]

— Это… трудно, — сказал Халлель.

— Чтобы не сказать «невозможно». Уместно ли милостиво относиться к человеку, который сознательно, убеждённо проявляет злую волю и только глумится над стремлением быть милосердным к нему? Возможно ли быть милосердным с тем, кто жестоко убивает невинных? Или с тем, чья вина ещё больше — с губящим чужие души? Нет, неуместно и невозможно! Против этого восстаёт сердце, совесть и разум. Для такой ситуации есть другое значение слова «любить»: «желать блага кому-либо». А ведь благо для избравшего скверное — это то, что помогает ему оставить скверну!

— Не понимаю, — сказал Халлель. — Объясните.

От усталости он уже плохо соображал, но хотел, чтобы попутчик говорил дальше. Его отвлечённые рассуждения казались далёкими от царящего вокруг безумия. Они убаюкивали, успокаивали. К тому же Халлелю нравились дымовые кольца. Такие забавные, домашние…

— Возьмите эту девицу и её нерождённого ребёнка, — сказал попутчик и выпустил ещё колечко дыма. — Если бы Вы их спасли, разве это действительно было бы для них благом — в той культуре, в которой они живут? Было бы? Или нет?

В стенку ударил порыв ветра. Халлель просто не знал, что сказать. После всего, что случилось, обида и боль мешали ему ответить «было бы». Он страдал от обиды и боли, он запутался в словах.

— Вы молчите, — отметил попутчик. — Вы на них уже насмотрелись и многое поняли, что касается их «культуры» и «веры». Ну смотрите: какой же смысл их спасать, если они и слышать не хотят о Едином Творце? Они же готовы сдохнуть и задушить своих детей, лишь бы не узнать Истину! Так какой смысл спасать ту, что сама избирает погибель? Зачем ей жить, если она и весь её народ выбрали окончательную смерть? Если они не хотят слышать Имени Врача, они могут и без врача обойтись. В конечном счёте им придётся обойтись без вечной жизни.

Ох, подумал Халлель. Ох. Он ещё не успел ничего почувствовать, как человек, которому оторвало руку, и он стоит в состоянии шока и смотрит, как хлещет кровь.

— А ребёнок? — спросил он. — Неужто Вам не жаль ребёнка?

— Жаль, конечно, но я умею обуздывать эту жалость. Нельзя допускать, чтобы рассудок плясал под её свирель. В основе такой распущенной жалости лежит абсолютное, космическое равнодушие к конечной судьбе человека и чудовищная гордыня демона, который первым ослушался Единого Творца. Пока этот ребёнок не живёт в народе демонопоклонников, у его души есть ещё небольшой шанс вернуться в лоно Творца, а если он выживет и его воспитают слугой всеобщего Врага, его душа достанется скверне. Вы же видели — они здесь к носителям Истины относятся как к прокажённым. Это вечная погибель.

Вот оно что, сказал себе Халлель. Шок прошёл и кровотечение тоже. Халлель решил, что понял, с кем имеет дело. Это был вовсе не единоверец… Фанатик из Белых Братьев. Вот и понятно, почему «девица» — Белые Братья не признают действительными браки иноверцев.

— Вы лучше помолитесь и успокойтесь, — сказал попутчик. — Всё это может казаться Вам трагедией, злом, но оно происходит по воле Творца. На самом деле это благо. Если бы Вы против воли Творца спасли этих двоих, это казалось бы Вам добром, но на самом деле это было бы злое дело. Смерть по воле Творца лучше спасения жизни вопреки Его воле. Не мы, ограниченные, падшие люди, а только один Творец вправе судить о благой или злой природе событий. Только Он совершенен, всеведущ и всеблаг.

Буря гневно ударила в автобус и сдвинула его на несколько дюймов к стене. В неумолчном вое ветра из убежища Халлелю слышались стоны и крик. Он знал, что оттуда не может быть слышно ни звука, и тем не менее страдал. Буря пыталась поднять в воздух и убежище, и автобус и вытрясти в злую смерть все их грешные души. Буря была непримирима. Она была права.

Халлель судорожно вздохнул. Не хватало воздуха, и он почти задыхался. На Востоке, вспомнил он, беспричинное удушье — признак присутствия злых духов… Должно быть, пустыня Гешу приютила их немало… Шесть с половиной веков назад Святой Андрей — следуя логике славного попутчика, ближайший друг всеобщего Врага — пришёл в сердце Гешу и оставил пустыне ту часть себя, в которой более не нуждался. Может быть, у Гешу поэтому такой характер…

Халлель достал из кармана фляжку с водой, отхлебнул и не удивился, когда попутчик не попросил воды. Потом он удивился, что не удивился. А потом разум автоматически сложил два и два.

Уже не считая себя обязанным быть вежливым, Халлель посмотрел на попутчика. В неверном свете его черты расплывались, однако даже сейчас было видно, насколько попутчик несообразен. Он был не то чтобы уродлив, а карикатурен. Классический нос картошкой, жабий рот, редкие бурые волосы, на коже угри, бородавки. Под нелепым зелёным кафтаном пучились складки жира. В толстые красные икры впились резинки фиолетовых гольфов. Под ногтями у него была грязь. Да ещё этот платок… Попутчик представлял собой злобную карикатуру на человека, притворяющуюся портретом.

— А Вы сами откуда? — спросил Халлель.

— Я с Запада, — попутчик улыбнулся. — Без определённого места жительства. Так, брожу себе там да сям…

Наступило затишье. Ветер жался к автобусу ласково, без ударов. Халлель искоса рассматривал попутчика и сравнивал его с известными ему людьми. Он перебирал в памяти облики знакомых с Запада и Востока, их голоса, тела и лица родителей, одноклассников и друзей. Он вспомнил своих профессоров, коллег и шефа клиники, где он работал; этого русского книжника, и злобных дураков с ножами, и самого себя, и Самири. Самири, чья красота перечеркивала карикатуру и обнажала её злую ложь. Чем мы заслужили такое отношение, спросил себя или, может быть, Бога Халлель. Неужели