Пища ада - [6]

А та буря тоже была страшна — много страшней — то была величайшая из бурь, порождённых пустыней в бесчисленные века. В кромешном черном и жёлтом аду с Андреем была белокожая девушка — чужая девушка — западная единобожница — золотистая россыпь веснушек, и незабудки-глаза, и пшеничные косы — и Андрей спас её. Грейс. Из-за ожогов она не могла больше идти, и Андрей нёс её на руках. Сверхчеловек-человек-бог потерял большую часть себя, утратил голос, оружие, память, власть — даже самую жизнь. Он остался в одних полотняных штанах и рубахе, бурой от пота и крови. Когда обрушилась буря, он снял с себя эту рубаху, чтобы закутать в неё лицо Грейс. Они лежали спиною к ветру в песке, и Андрей прикрывал Грейс своим телом, когда пыльные клыки Гешу пытались обглодать плоть с их костей. Андрей сберёг её и спас её — случайную попутчицу, западную единобожницу, невесту предателя, который ударил его ножом. Чужую девушку, не нужную ему ни для чего. Ни для чего.

Господи, да неужто для этого всё-таки нужно быть богом?!

Автобус затормозил у круглого холма. Холм был правильный, рукотворный и выглядел очень старым. Он был создан из какого-то полупрозрачного камня, но когти бурь давно уже сделали поверхность матово-серой. Халлель услышал крик и втиснулся в спинку сиденья, сжав зубы. Женщину пронесли к двери, и её тёмное, с крупными каплями пота лицо моляще воззрилось на врача бездонными глазами. Глаза были полны боли. Это схватки, решил Халлель; она рожает. И тут он увидел мокрый алый подол её платья и тонкий ручеёк крови, тянущийся за ней по полу. Свет в салоне погас. Водитель выскочил из кабины и что-то прокричал. Идиоты, подумал Халлель в бессильном гневе. Она истекает кровью, у неё какой-то разрыв внутри. И они не дают даже попытаться помочь…

— Ого, — сказал попутчик. Он так и не сдвинулся с места. — Хорошо, что они Вас к ней не подпустили. Я ошибаюсь, или при нормальных родах такого кровотечения не бывает?

Халлель покачал головой. Он всё видел её глаза.

— Не бывает. А тут не больница, у Вас ни инструментов нет, ни лекарств. Она же наверняка умрёт. Если Вы попытаетесь её спасти и потерпите неудачу, Вас зарежут, а заодно и меня.

Халлель подавил неприязнь и решил, что попутчик прав. Всё равно. Её полный страдания взгляд был не случаен, он был адресован ему. Его молили о помощи.

Халлель вышел из автобуса. Кровавый след уходил по каменистой земле в убежище. Земля уже почти впитала кровь. Из холма лился тусклый керосиновый свет, и Халлель пошёл туда. Женщина лежала на трёх сдвинутых в ряд табуретках. Её белое покрывало было тёмным от крови, руки свесились вниз. Огромный живот выпирал, как гора, над маленькими холмиками грудей. Она уже не кричала — только дышала. Халлель решил войти в убежище, и будь что будет. Семь лет назад он принёс клятву врача и был готов отдать жизнь, чтобы её сдержать. Он перешагнул порог. Мужчины заступили ему путь, и у самого горла сверкнул чей-то нож. Вот и конец, равнодушно подумал Халлель и даже не обиделся на эту несправедливость. Из-за плеча человека с ножом возник книжник и пальцем отстранил лезвие.

— Я доктор, — упрямо сказал Халлель, глядя в замкнутые лица. Он был уверен, что его понимают, и повторил: — Доктор. Я хочу попытаться помочь.

У него не было с собой ничего, кроме ножа, но в убежище был кипятильник и запас воды, а на стене висел шкаф-аптечка с алым ромбом, универсальной каплей крови на дверцах. Там должен быть спирт, бинты, шприцы, вата и какие-то медикаменты, пусть даже местного производства. Рядом с ним был неплохой переводчик.

Книжник покачал головой и пошёл на Халлеля. Тому ничего не оставалось, как выйти из помещения.

— Скажите же им, — попросил он. — Вы же с севера. Вы рус. Где это видано такое? Скажите им, что я хочу только помочь.

— Я знаю, — кивнул книжник. — И они знают. Мы здесь не так глупы, как ты думаешь.

— Так в чём дело? Это что, представления о чести? Ей нельзя соприкасаться с мужчинами, с чужаками? Но я никому ничего не скажу! Клянусь Богом!

Книжник сделал рукой движение, как будто что-то отметал, и в этом была ледяная бесповоротность.

— Нет. Речь идёт о кермат, о долге. Ты единобожник.

Халлель кивнул. Ему и в голову не пришло соврать, к тому же он уже выдал себя.

— Ты западный единобожник, — сказал вари. — А мы гиперборейцы. Если эта семья примет твою помощь и ты спасёшь мать и дитя, у всего клана будет кермат перед тобой. Они должны будут пригласить тебя в дом, оказать тебе почести, одарить. Если благодаря тебе ребёнок этой женщины будет жить, ты будешь ему вторым отцом. Ты сможешь воспитывать это дитя в твоей вере, ты сможешь проповедовать её в их доме, и они не только не смогут убить тебя за это, но и вообще никак не смогут помешать. У них же будет перед тобой долг.

Халлель хотел что-то сказать и не смог. Он мог поверить в идиотские представления о мужской чести, даже в убийственные представления, но это было несравненно хуже — иллюстрация к древним хроникам ожила и вылезла в современный мир. Халлель попал в пространство войны мифов. Это было неимоверно. Это было хуже, чем хоргор.

— Я не собираюсь никого тащить ни в какую веру, — сказал он. — Я не хочу ехать к ним в гости, я ничего не хочу. Я хочу исполнить мой долг. Я тоже принёс клятву.