Писатели США о литературе. Том 2 - [122]

А между тем повсюду, от Голливуда до Бродвея и Мэдисон-авеню, меня преследует один и тот же надоевший вопрос: «Послушай, Джонни, зачем ты с таким упорством пишешь все о неграх да о неграх? Почему бы тебе не написать просто о том, как живут люди?» И хотя мне приходилось слышать этот вопрос десятки раз, он неизменно режет мне слух, потому что я всегда считал и считаю, что негры—это и есть люди. Или вот еще: «Знаешь, Джон, больше всего в твоем рассказе мне нравится то, что он универсален. Он мог бы быть про кого угодно из нас».

Что ж, мне-то, наоборот, кажется, что рассказ, который «про кого угодно», на самом деле рассказ «про никого». Негры— единственный на земле народ, который отчужден потому, что состоит из негров, и который в то же время хотят заставить позабыть о том, что он народ, как раз те самые люди, которые и обрекли его на отчуждение.

Так вот, каким же образом я, Джон Килленз, мог бы написать правдивый рассказ о крестьянине-китайце, живущем где-нибудь в рердце Китая? Каким бы универсальным ни был мой писательский взгляд, я никогда не буду в силах постичь специфику жизни китайского крестьянина, проникнуть в своеобразие его культуры, его речи, смысл его существования, в то чисто китайское, что есть в нем, и в нем одном. Да и помимо всего, я никак не смог бы настроить себя так, чтобы меня не остановили расовые различия.

Я убежден, что, говоря об универсальности, человек Запада подразумевает универсальность, не преступающую границ англосаксонского мира—весьма незначительной части нашей юной и уже стареющей вселенной. Любая строка Шона О’Кейси дает почувствовать, что с нами говорит ирландец. Достоевский открыл миру русскую душу. И ни одному из критиков и в голову не пришло поставить под сомнение их универсальность. А вот писать об американском негре—это уже само по себе «не универсально»!

Ныне процветающий знаток негритянской литературы Герберт Хилл в своем предисловии к антологии «Новая литература американских негров», озаглавленной «И вскоре придет утро», воздает хвалу Ралфу Эллисону, но совсем не по тем причинам, по каким это нужно было сделать. Согласно Хиллу, Эллисон в своих произведениях «выходит за рамки традиционных для негритянского писателя интересов... В наши дни негритянский художник, примыкающий к главному потоку современной литературы, испытывает прилив новых сил и отказывается связать себя выражением расового протеста... А когда ему удается подняться над своим гневом, негритянский писатель испытывает потребность в усовершенствовании своей литературной техники и чувства контроля».

Послушайте, м-р Хилл, ваш главный поток несет в себе немало отбросов, и если бы Эллисон впрямь примкнул к этому потоку, то в выигрыше был бы поток, но не Эллисон. Примкнуть к главному потоку—более чем скромное достижение, а достижения Эллисона в его романе никак не назовешь скромными.

Главный поток изобилует писателями наподобие Апдайка и Сэлинджера, из-под пера которых страница за страницей выходит великолепно отшлифованная проза, повествующая решительно ни о чем. Их материалом в принципе может служить весь западный мир; но мир этот быстро катится по наклонной плоскости, отчаянно пытаясь увлечь за собой и всю циливизацию, а эти и им подобные писатели бросаются в паническое бегство, ибо Новый Свет стал для их нервов слишком уж сильным испытанием. Они и хотят от него спрятаться на своих крошечных островках, где можно вдосталь насладиться мыслью о собственном ничтожестве и копанием в эдиповых комплексах. Главный поток в Америке вынес на поверхность целый выводок литературных блохоловов, большей частью и представления не имеющих о том, что такое мужчина. А. теперь им захотелось кастрировать и писателей-негров. Это к такому-то потоку зовет примкнуть чернокожих писателей Герберт Хилл?

Вся эта пестрая толпа белых ничтожеств, разыгрывающих роль наших благодетелей, тянет старую погудку. Высокопарно повторяют все те же самые слова, делая вид, что с уст их слетает нечто поразительно новое и необычное. И, послушав, говоришь себе: «Да ведь все эти песни я уже слышал!», ибо за ними скрывается то же самое, обращенное к черным писателям предупреждение: «Вы никогда не получите премий и не дождетесь комплиментов от критиков, если не поумерите свой гнев и не спрячете подальше этот вот револьвер. Будете критиковать общество и дальше—навлечете на себя только еще большую ярость белых рецензентов, хотя мы и неплохие ребята и охотно взяли бы вас в свою компанию. Да-да, пусть вы и негры, вы тоже можете получить членские билеты нашего клуба, только кончайте с этим своим помешательством на том, что вы черные».

Но дело в том, что писатель, пишущий с тем, чтобы прймкнуть к главному потоку и добиться Государственной премии по литературе и оваций критиков, оказывается в затруднительных отношениях со своей музой. Писатель мало похож на государственного деятеля. Его долг—говорить правду, как бы болезненно это ни было, и не его забота, куда полетят осколки от произведенного им взрыва. Писательство всегда связано с риском. Ведь осколки, очень возможно, полетят в самого писателя и поразят его собственную голову. Тут вступает в силу закон земного притяжения: все, что летит вверх, должно где-нибудь упасть. Художник находится в состоянии вечной войны с обществом, и, если это художник-негр, живущий в «свободном мире», война становится вдвойне ожесточенной и ее последствия всегда тяжки, ибо приспособленчество порождает страх, чреватый еще большими опасностями для писателя.