Писатели США о литературе. Том 2 - [120]

В.: Не смогли бы вы объяснить: как вы обдумываете пьесу? Возникают ли в вашем воображении целые сцены или же этот процесс настолько глубоко таится в сфере подсознательного, что вы и садаи вряд ли понимаете, как это получается?

О.: Я чувствую, что думаю о пьесе,, и это первое свидетельство того, что она рождается. Когда я осознаю, что думаю о ней неотступно, процесс уже в полном разгаре. На неожиданный вопрос: «Скажите, каковы ваши планы на будущее?»—я, к своему великому изумлению, слышу собственный ответ: «Ах, я напишу такую-то пьесу и еще такую-то»,—хотя до этого ни о чем подобном даже и не помышлял. Вот видите, • мыслительный-то процесс идет сам по себе, не знаю, правда,' что здесь сознательное, что подсознательное. Но как бы то ни было, большая часть работы происходит в уме. И этот период может длиться полгода или даже—как в случае с «Запасным оратором», пьесой, которую я, возможно, наконец напишу этим летом,—больше трех лет. Временами я как бы разворачиваю пьесу перед собой—перед своим мысленным взглядом, чтобы увидеть, как она развивается. И если персонажи становятся объемными, значит, все в порядке. С определенного момента я то и дело проверяю себя, насколько хорошо знаю своих персонажей. Я начинаю импровизировать и испытывать их в ситуации, которой, очевидно, в пьесе не будет. И если мои персонажи чувствуют себя в такой импровизированной ситуации как рыба в воде и развернут свой собственный диалог и станут вести себя в соответствии с моим представлением об их характерах, тогда я решаю, что пьеса моя созрела, пора сесть и написать ее.

В.: Происходит ли это тогда, когда вы чувствуете, что пьеса прошла через «подсознательное»?

О.: Не обязательно. Это происходит и в тот момент, когда я сижу и печатаю.

В.:Это не ответ.

О.: Именно ответ. Нужно время, чтобы подойти и сесть за машинку. Знаете, как собака выгуливается: вот она все кружит, кружит—по земле, по траве,—долго кружит, пока не устроится, как надо. Вот и у меня так же—кружишь все, кружишь вокруг машинки, пока, наконец,—раз!—и усядешься. Я думаю, что сажусь за машинку именно тогда, когда пора за нее садиться. Однако это вовсе не означает, что когда я, в конце концов, усаживаюсь и строчу свои пьесы со скоростью, наводящей ужас на злопыхателей и даже на доброжелателей, то работа уже позади. Работа теперь идет тяжелая, и эту работу я делаю один на один с собой. Тем не менее есть драматурги, которые тешат себя надеждой, будто их персонажи настолько совершенны, что сами и хшшут пьесу. Якобы они определяют ее композицию. По всей вероятности, это должно означать, что тут подсознательное так тщательно поработало, что пьесе остается только просочиться через сознание. Нет, тут еще предстоит работа—тут еще надлежит совершить открытие. И этот момент таит в себе столько радости! Его можно сравнить с вынашиванием ребенка. Не многие знают., что это такое, не многие могут припомнить ощущение зреющего внутри детища. Но можно прозреть это вызревание в себе, именно так, пожалуй, и открывается писателю ощущение зреющего замысла пьесы.

В.:Когда вы садитесь писать, пишете ли вы последовательно с первой реплики и до конца или фрагментами: сначала одну сцену, потом другую? Как возникают у вас водоразделы между актами? Существует ли сознательно продуманная композиция, завершающаяся финалом каждого акта?

О.: Хорошо ли это, плохо ли, но я пишу пьесу сразу всю целиком—с того,.что мне представляется началом, до того, что мне представляется концом. Что же до пауз между действиями— ну, знаете ли, есть, наверное, такие драматурги, кто это строго соблюдает. Мне как будто это не свойственно. В определенном смысле в вашем вопросе много общего с вопросом о начале работы над пьесой. Или завершении ее. Жизнь персонажей началась еще до того, как вы запустили пьесу в действие. Их существование будет продолжаться и после того, как вы опустите финальный занавес, если, конечно, по ходу действия вы их не поубиваете. Пьеса—всего лишь интермедия, содержащая все то, что вы считаете необходимым для развития ее действия. Где поставить точку? Там, где персонажам может потребоваться передышка, там, где им захочется остановиться,—это очень похоже, я бы сказал, на сочинение музыкальной пьесы.

В.:Следовательно, вы считаете себя драматургом-интуитивистом? Если подытожить сказанное вами, выходит, что стоит вашему творчеству навязать свыше готовую тему, как возможности вашего подсознательного воображения ограничатся?

О.: Мне кажется, что сама тема, характер моих персонажей и способ развития от начала пьесы к концу уже зафиксированы в подсознании.

В.: Но если писатель творит интуитивно, не значит ли это, что форма ему не подвластна?

О.: Один контролирует форму с помощью секундомера или плана, другой ощущением, если хотите, интуитивно.

В.: После того, как вы таким образом с помощью интуиции создали пьесу, принимаете ли вы в конце концов композицию, как она сложилась (которая, должно быть, тоже представляет для вас откровение), или же возвращаетесь к началу и переписываете, пересматриваете все, чтобы пьеса обрела свою особую форму?