Писатели США о литературе. Том 2 - [118]

Если все мной сказанное кажется вам несколько причудливым, не забудьте, что я ведь не отрекся от того среднего имени, которое причиняло мне разные неприятности, а лишь утаил его. Иногда оно напоминает мне об обязательствах перед человеком, Ч]ье имя я ношу. У нас, людей, на роду написано отказываться от чего-то хорошего ради приобретения другого и высвобождаться из-под* власти одних тяжких обстоятельств, чтобы создать себе другие. Поэтому для писателя нет ничего значительнее, чем попытка создать по возможности самое достоверное свидетельство социальной действительности. Лишь добившись этого, мы сможем сами познать сполна и указать другим цену превратностей судьбы. Лишь обработав огромную массу жизненного материала, мы сможем сделать свой выбор, .который должен быть основан на так тяжело достающемся нам понимании реальности. Принадлежа к особому ареалу американской культуры и говоря от имени всех его представителей, я прекрасно понимаю, что принимать без разбора ценности, предлагаемые нам другими,— значит пренебрегать важным, даже священным смыслом собственного опыта. Это значит также забыть, что та крохотная частица реальности, которую каждый из нас, принадлежащих к различным социальным группам, способен выхватить из клокочущего хаоса истории, принадлежит не только лишь его группе, но нам всем. Это—и собственность, и свидетельство, игнорировать которое можно только ценой безопасности всей нации.

Я мог утаить свое имя из уважения к достоинствам его первого обладателя, но я не мог отказаться от попытки хотя бы частично добиться того, что он, мой тезка, требовал от американского писателя. Как сказал Генри Джеймс, быть американцем— трудное дело, и для многих из нас, как мне кажется, первая 'трудность сопряжена с обретением собственного имени.

1964 г.

ЭДВАРД ОЛБИ

ИЗ ИНТЕРВЬЮ

Вопрос: Некоторые критики считают, что обычно ваши пьесы лишены темы; другие полагают, что вы эксплуатируете все время одну-единственную, а иные тем не менее заявляют, что с каждой пьесой вы поднимаете тему новую.

Ответ: Я засаживаюсь в свой кабинет ежегодно на три-четыре месяца и пишу. Меня не слишком волнует, насколько мои пьесы связаны тематически. Я думаю, следить за этим пристально— опасно, ведь в театральном искусстве и так множество всяких проблем, куда там еще планировать на будущее или ломать голову, связана ли одна пьеса тематически с другой или нет. Когда пишешь, надеешься, что не стоишь на месте, что создаешь интересные вещи—вот, по-моему, и все.

В.: Вы часто говорите о влиянии вашего увлечения музыкой на вашу работу для театра. Не могли ли бы вы поподробней рассказать об этом?

О.: Это сделать не так-то просто. С самого детства так или иначе музыка входила в мою жизнь. И я думаю, даже чувствую, что, по крайней мере для меня в моем творчестве, драматической структуре, ее форме, ее звучанию, ее масштабности, должна соответствовать структура музыкальная. И одно и другое предполагают прежде всего звучание, а также идею, тему. Мне кажется, когда мои пьесы удаются, они становятся похожими на музыкальные произведения. Однако разобраться в этом деле более детально я бы не смог. Просто я так чувствую. (...)

В.: Стремитесь ли вы к чему-то большему, нежели просто быть драматургом... скажем, стать театральным деятелем в широком смысле, слова? Вы ведь имели отношение к постановкам пьес, написанных другими; вас одно время увлекала идея создания мюзикла; вы создали оперное либретто; вы красноречивый поборник превращения американского театра в монолитную организацию,' вы даже выступали публично с критикой театроведов-профессионалов. Нет ли у вас такого ощущения, что подобная многообразная деятельность превышает ваши силы?

О.: Я, безусловно, очень напортил себе, хотя и не в профессиональном смысле, нападая на критиков, потому что они этого не выносят. Что же касается моего участия в постановках пьес других драматургов, то я считаю это своим долгом. Наше объединение—«Драматурги-66» —оказывает поддержку тридцати пяти авторам. Пьесы, которые мы ставим вне Бродвея—в театре «Черри Лейн» и в Других местах,—это именно такие пьесы, которые мне хочется смотреть. Другие их не поставят, поэтому их ставим мы. Мне кажется, что, если у тебя есть деньги, значит поступать так—твой долг. Я делаю это отнюдь не для саморекламы. Я инсценирую то, что мне нравится. Атмосфера, в которой приходится работать писателям у нас в стране, мне не по душе, следовательно, мой долг об этом заявить.

В.: Не считаете ли вы, что вас чрезмерно, в ущерб вашему творческому благополучию превозносят после огромного коммерческого успеха одной лишь пьесы?

О.: Я не могу ответить на этот вопрос. Не знаю. Откровенно говоря, я считаю, что мои пьесы в законченном виде лучше большей части прочей театральной продукции, выходящей одновременно. Но это не делает их действительно очень хорошими. Процесс творчества, как вам прекрасно известно, дело сугубо личное, частное, оно не для публичных пересудов... драматург как бы «проигрывает» свою пьесу для себя. Всякий раз, начиная работать над пьесрй, я всячески стараюсь выбросить из головы мысли о своей прошлой или будущей работе, о том, что думают о моем творчестве другие, о неудачах или успехах вчерашнего дня. Я погружаюсь в иной мир, который стремлюсь воспроизвести. Я работаю над новой пьесой. Не настолько уж сильно подействовал 'на меня коммерческий успех пьесы «Не боюсь Вирджинии Вульф», чтобы я возжелал успеха еще большего. И не настолько сильно подействовала на меня критика «Крошки Алисы», чтобы мне захотелось упростить ее. Я просто стремлюсь по мере сил создать добротное произведение исскуства. (...)