Писатели & любовники - [31]
12. Сплошные мумии и аспиды.
>Оскар К.
Весь остаток времени просиживаю на мосту. Перечитываю записку Оскара еще раз. У меня под ногами появляется нос гребной лодки, она выскальзывает из-под моста в два сильных синхронных движения. Гребут женщины, их восемь, сидят спиной по ходу, лица свело в гримасы, стонут в такт всякий раз, когда всем телом проталкивают весло сквозь воду, – та под таким углом кажется тугой, как цемент. В краткой паузе между стонами, когда они съезжают обратно, рулевая – малютка-орешек в бейсболке, приткнувшаяся на корме, – говорит в гарнитуру на голове: “На воду раз… два… три!” – и лодку дергает вперед, гребки делаются яростнее, звук гаснет, лодка делается все меньше и меньше, пока не проскальзывает под мост Уикс и не исчезает.
Снова достаю письмо Оскара. Мне нравится эта фраза – “Вот я и приглашаю”. Мне нравится представлять себе его у Маркуса в кабинете, как он зачеркивает слова, чтобы не просить еще один розовый бланк “Ириса”, – я вот так же писала мистеру и миссис Ричард Тотмен из Уэстона. Мне приятно, что автор трех книг, пусть и немного, но все же потрудился над запиской, адресованной официантке на бранче. Номер своего телефона он вычеркнул не так жирно, как остальные места. Я поклялась никогда в жизни больше не ударить по мячику для гольфа, но ради него и этих мальчишек могла бы сделать исключение.
На мой третий день рождения отец подарил мне набор пластиковых клюшек в клетчатой сумке для гольфа. Там имелся и стакан, куда надо было загонять мяч, – отец положил его на ковер в нескольких футах от меня и показал, как замахиваться, я замахнулась, и мячик попал в стакан. Отец утверждает, что никакие другие подарки я не распечатала и играла с тем набором до самого отхода ко сну. Мама утверждает, что отец заставил меня играть с тем набором до самого отхода ко сну. К тому времени, когда я доросла до сознательного возраста, моей жизнью вне школы стал гольф – в четыре я играла в местном клубе для восьмилеток и младше, а к шести стала ездить по общенациональным соревнованиям. Как и многие родители, мой отец желал дать мне то, чего не получил сам, – а затем пожелал, чтобы я достигла того, чего он не достиг.
Калеб говорит, что никогда не обижался на то, что отец проводит столько времени со мной. Говорит, что до того, как появилась я, отец вечно таскал его на тренировочную площадку. У него хорошо получается изображать лицо отца, когда Калеб однажды промахнулся семнадцать раз подряд. Когда я заняла его место и у меня все получилось, жить Калебу стало намного легче. Хорошие годы были, говорит. Пока друг моего отца Стю не порекомендовал Калебу интернат для мальчиков в Вирджинии – чтобы развить в нем мужчину. Мама с этой затеей боролась, но Калеб уехал, когда мне было восемь.
Когда-то я думала, что родителей сделали несчастными мои занятия гольфом, что гольф – источник их раздоров. Мама говорила, что отец портит мне детство своей одержимостью, отец говорил, что мать боится моего успеха, потому что он не вписывается в ее пролетарские фантазии о воспитании революционеров.
Мы были во Флориде – участвовали в юношеском турнире для приглашенных в Палм-Бич, – когда мама собрала вещи и уехала с Хавьером. Я играла не блестяще, но одна из моих главнейших конкуренток подцепила кишечный грипп, а другая испугалась крокодила в воде у седьмой лунки, и я победила. В самолете домой папа рассмешил меня до ужаса, спрятав лицо за инструкцией по технике безопасности и изображая, как аллигатор показывает глаза из-под воды. Мама оставила в доме несколько непогашенных ламп, поэтому мы не сразу поняли. Пока не услышали сообщение на автоответчике – старого типа, с миниатюрной кассетой внутри. Отец жахнул кулаком по ее голосу, и автоответчик полетел в стену, не успела мама договорить. Назавтра я попробовала дослушать, но кнопка “воспр.” уже не нажималась.
Потом мама сказала, что развела их с отцом не ее влюбленность в Хавьера. Сказала, что последние несколько лет с отцом были вообще-то самыми простыми. С Хави она была счастлива, и это пронизало всю ее жизнь, включая брак. А вот когда Хави начал умирать, стало невозможно. Своим отчаянием – как до этого счастьем – она с моим отцом поделиться уже не могла.
Последовало несколько недель, когда в холодильнике у нас стояла приносная еда в кастрюльках и лазаньи, мужчины у нас в гостиной наливали отцу выпить. Когда это закончилось, он слегка расклеился, рыдая над полуфабрикатными ужинами, которые я ему разогревала. Я тогда училась в девятом классе – первый год в старшей школе, где он преподавал. Два класса учил математике и тренировал в зависимости от сезона футбольную, баскетбольную и бейсбольную команды у мальчишек. Гольф со мной был спортом после школы и по выходным. Теперь, когда матери рядом не стало, он добавил в мое расписание еще больше тренировок и соревнований, в тот год мы начали ездить и по колледжам, чтобы я знакомилась с тренерами и играла раунд-другой с местной командой. Иногда слышала, как он разговаривает с тренером, вываливает ему всю историю, как его жена сбежала с умирающим священником, хотя Хави был просто фолк-певцом и агностиком. Но из-за священника байка у отца смотрелась лучше. Я боялась, что он этим своим слезливым сюжетом портит мне шансы, но к осени десятого класса мне уже пообещали полную халяву в Дьюке.
