Писатели & любовники - [29]
– Карты.
Отдаю себе отчет, что в кухне – десерты, а два столика внизу желают расплатиться.
– Отпусти ее работать, Джеспер.
Джеспер. Вид у него аккурат такой, какой полагается Джесперу. Маленькое мягонькое лицо с пухлыми губами, длинными ресницами и отцовскими зелеными глазами.
– Синий или красный?
– Синий.
– Мисс Мёрфи или мистер Перес?
– Мисс Мёрфи.
Все смеются, громче всех – Джеспер.
– Теннис или гольф?
– Теннис. Но ни в то, ни в другое я не играю.
– Как же вы тогда выбираете?
– Гольф терпеть не могу.
Его это, кажется, расстраивает.
– Даже мини-гольф?
– Мини-гольф годится.
– Папа у нас играет очень-очень хорошо. Никто его не победит.
– Я б могла. – Не знаю, зачем это говорю. Помимо того, что это правда.
Мальчики протестуют. Поднимают такой шум, что публика за окрестными столиками начинает поглядывать.
– Не могли б!
Смотрят на отца – пусть вступится за себя. Он пожимает плечами. Не то чтобы широко улыбается, но тарелку отодвинул и пальцы сплел перед собой. Улыбаюсь и думаю, как расскажу об этом Мюриэл. Собираю все с их стола и ухожу.
Возвращаюсь с десертным меню.
– Я помню, что уже обозначили правило “без шоколада”, а потому десерт, надо полагать, не прокатит.
Мальчики смотрят на отца.
– Прокатит.
Ликуют. Раздаю меню. Стоя за стулом у Оскара, изображаю жестами, будто втыкаю во что-то свечку и задуваю ее. Брат Джеспера кивает украдкой, а вот Джеспер взвизгивает. Оскар оглядывается, я отворачиваюсь. Когда он вновь ко мне спиной, подмигиваю мальчишкам.
Джеспер заказывает крем-брюле с базиликом и лавандой, его брат выбирает таитянскую коппу, Оскар же предпочитает печенья-медальоны. Под свечи печенье не годится, и я отправляюсь к нашему кондитеру Элен в ее дальний альков на кухне. Тут совсем другая земля. Элен слушает классическую музыку. Ее команда в белых шапочках, а не в банданах, белые фартуки чисты, если не считать мелких художественных мазков шоколада и малины.
Мэри Хэнд здесь, нагружается десертами.
– Джон-пострел везде поспел, – говорит она и исчезает.
Элен склоняется над рядом грушевых компотов и кладет на серединку каждого по черничине.
Показываю на машинку, печатающую мой заказ.
– Можно мне как-нибудь приткнуть свечку-другую в ту тарелку с печеньем?
Кивает. Жду.
Игор медленно отрывает ленту с заказом и кладет ее рядом с остальными. Всегда кажется мне нарисованным – с этим его вздернутым носом и длинными пальцами. Двигается как танцор. Лет на двадцать моложе Элен, но они неразлучны с тех самых пор, как ресторан открылся в начале восьмидесятых.
В их маленькой холодильной камере стеклянная дверь, а внутри все выглядит как в ювелирной лавке – безе и пекарская крошка, карамельные птифуры и белые шоколадные бабочки. Игор вытаскивает крем-брюле, кладет его на кружевную тарелку и обжигает поверхность голубым пламенем, пока сахар не раскаляется и не плавится. Следом снимает с полки тарелку и из здоровенного кондитерского мешка выдавливает на середину толстый спиральный конус крема мокко. Толкает эту тарелку к Элен как раз в тот миг, когда она толкает к нему коппу Джона. Выкладывает три печенья вокруг крема мокко и втыкает в крем длинную бенгальскую свечу, а Игор тем временем высыпает глазированную малину и в мороженое, и на крем-брюле. Элен отклоняется вправо, чтобы Игор поджег кончик свечи горелкой, оба вытирают стальной стол, стоит мне только забрать тарелки. Покидаю их ноктюрны Шопена, миную “Зеппелин” – “Тебе мою дам любовь”>75, Кларк орет стейкам на гриле – и вплываю в Крейгову подборку Синатры в зале.
Приближаюсь к Оскару сзади, чтобы мальчишки видели. Джон-то улыбку сдерживает, а вот когда летящие во все стороны искры замечает Джеспер, он принимается хихикать и топать ногами.
– Ой нет, – говорит Оскар, оборачиваясь. – Никакого пения. Умоляю, никакого пения, – просит он, но мы с его сыновьями запеваем, затем и те, кто рядом, а следом и два “крока” за четвертым столиком, зашедшие поесть с родителями, а за ними Тони, Крейг, Гори – да практически все. Оскар делает мне злые глаза, и я не разберу, поют его дети или хохочут до упаду. Затем все аплодируют, Оскар пытается задуть бенгальский огонь, но приходится ждать, пока не выгорит до конца.
– Гнусная шуточка, – говорит он.
– Ты сердишься, пап?
– На вас двоих я не сержусь.
– Не сердись, пап, – ни на кого.
Оскар протягивает руку, дотрагивается до рукава Джона.
– Ох, мой хороший, я не сержусь. Я пошутил. Замечательный день рождения.
Джеспер лупит ложкой по корочке жженого сахара.
– Обожаю вот это, – говорю я ему. – Как лед, хотя на самом деле наоборот. Делается из жара, а не из холода.
Осознаю, что застряла у их столика.
– Что-нибудь еще желаете? – спрашиваю я, включая обратно свой официантский голос. Кажется, все трое от этого торопеют. Качают головами.
Встаю возле официантской станции, протираю чистые бокалы на подставке, которые вынес Алехандро, устыженная, что застряла у столика. У меня с этим трудность – я привязываюсь. Чужие семьи – моя слабость.
Когда уходит большой стол Мэри Хэнд, я помогаю ей привести его в порядок. Оскар подает знак, чтоб я несла счет. Распечатываю его, но кладу в карман. Вышло $87,50. Достаю пачку наличных, которую дал мне Джон. В основном однодолларовые купюры – $24. Два столика в клубном баре дали мне чаевые наличными, разницу покрою запросто.
В 1932 году молодой англичанин Эндрю Бэнксон ведет одинокую жизнь на реке Сепик в одном из племен Новой Гвинеи, пытаясь описать и понять основы жизни людей, так не похожих на его собственных соплеменников из Западного мира. Он делает первые шаги в антропологии, считая себя неудачником, которому вряд ли суждено внести серьезный вклад в новую науку. Однажды он встречает своих коллег, Нелл и Фена, семейную пару, они кочуют из одного дикого племени в другое, собирая информацию. В отличие от Бэнксона, они добились уже немалого.
Проснувшись рано утром Том Андерс осознал, что его жизнь – это всего-лишь иллюзия. Вокруг пустые, незнакомые лица, а грань между сном и реальностью окончательно размыта. Он пытается вспомнить самого себя, старается найти дорогу домой, но все сильнее проваливается в пучину безысходности и абсурда.
Творится мир, что-то двигается. «Тельце» – это мистический бытовой гиперреализм, возможность взглянуть на свою жизнь через извращенный болью и любопытством взгляд. Но разве не прекрасно было бы иногда увидеть молодых, сильных, да пусть даже и больных людей, которые сами берут судьбу в свои руки – и пусть дальше выйдет так, как они сделают. Содержит нецензурную брань.
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.
Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).