Писатели & любовники - [25]

Пою гусям. И чувствую ее. Не то же самое, что вспоминать ее или тосковать по ней. Я чувствую ее рядом. Не знаю, гуси ли она, или река, или небо, или луна. Не знаю, снаружи она или внутри меня, но она здесь. Чувствую ее любовь ко мне. Чувствую, как моя любовь достигает ее. Краткое, простое соприкосновение.

Допеваю песню и толкаю велосипед вверх по речному склону. Некоторые гуси наблюдают, головы торчат над остальными. Их шеи в свете луны кажутся темно-синими, полосы под подбородком – голубыми.

Через несколько утр меня сбивает машина. Я подбадривала саму себя, выгуливая собаку. Выпали неудачные писательские дни, и меня подмывало откатиться на главу назад и исправить ее, но я не могла. Надо было двигаться дальше, добраться до конца. Художники, говорила я себе, пусть даже ничего не знаю о живописи, не начинают на одном краю полотна и не двигаются потом скрупулезно до другого края. Они создают подмалевок, основу формы, света и тени. Композицию нащупывают медленно, слой за слоем. Сейчас у меня первый слой, говорила я себе, когда мы заворачивали за угол, собака тащила меня к чему-то впереди, когти цокали по тротуару. Не полагается, чтоб сразу получилось хорошо или исчерпывающе. Нормально, что ощущается скорее как жидкое, а не как твердое, громадное, растекающееся неподатливое месиво, говорила я себе. Нормально, что я не уверена, как там дальше, – там может быть что-то неожиданное. Нужно доверять… Тут поводок вырывается у меня из руки, пес бросается через дорогу за белкой, я кидаюсь за ним и врезаюсь в чей-то серебристый седан.

Оказываюсь на земле в паре футов от того места, где была. Все смотрится, наверное, гораздо хуже, чем на самом деле. Автомобиль тут же останавливается, из него вылетает женщина, приговаривает “простите, простите, простите” с карибским акцентом, поднимает меня, обнимает. Кто-то приводит собаку. Всхлипываю, но, конечно, не потому, что мне больно. Бедро и запястье слегка саднят, но и только.

– Я вас сию же минуту везу в больницу, – говорит она.

Но мне в больницу нельзя, и я с облегчением понимаю, что и не надо. Женщина настаивает – просто на всякий случай, говорит. Иногда бывают внутренние повреждения. Приходится объяснять, что мне это не по карману.

– Я заплачу! Ну разумеется, я заплачу!

Говорю ей, что без страховки рентген обойдется в сотни долларов, она пугается и возвращается в машину.

На работе запястье болит все сильнее, а к концу вечера почти все мои заказы носит наш младший официант. Впрочем, сломанной рука не ощущается. Повезло. Если бы этот несчастный случай вышел хоть чуточку тяжелее, от медицинских расходов я бы пошла ко дну.

Когда через несколько вечеров вновь появляются Лиз и Пэт Дойл и рассказывают мне о некоей работе – настоящей, с медицинскими льготами, – я оказываюсь восприимчивее, чем была до этой аварии.

– Я подумала о вас, потому что ваша мама помогла этой организации встать на ноги, – говорит Лиз. – И это писательская работа. Им нужен писатель. – Она вручает мне визитную карточку: “ЛИНН ФЛОРЕНС МЭЗЕРЗ. СЕМЬИ В НУЖДЕ”. – Линн – тот еще персонаж. Она вам понравится.

В поход на собеседование Мюриэл заставляет меня нацепить пояс с чулками и ее бежевые туфли на каблуках. Я не отличаюсь от женщин, каких миную на Бойлстон-стрит, но ощущаю себя ряженым уродцем.

Линн не была знакома с моей матерью, но она из таких, кого мама обожала, – быстрая, говорливая, с хрупким, но обаятельным налетом женственности, прикрывающим мужскую уверенность и напор.

– Садитесь, садитесь, – говорит она, указывая мне на зеленый обитый стул. Сама плюхается в кресло за своим столом. Пододвигаю ей свое резюме. Пробегает по нему взглядом, возвращает. – У вас несусветный перебор компетенций. Аблас эспаньоль?

– Си. Виви дос анос а Барселона кон ми новио Пако ке эра ун професор де каталан перо ме хизо лока и туве…[1]

– Ой-ей. Я уже на Барселоне потерялась. – Утрирует межзубный “с” в “Барселоне”.

Выдает бланк “W-9”⁶⁸ и начинает рассказывать об их страховке – золотой страховке, с ее слов, – и прочих льготах.

Мюриэл наказала мне спросить о миссии организации – так и делаю.

– Ненужную богатеям херню передаем бедным семьям, которым она необходима. – Извлекает три чистых листка бумаги из тумбочки. – Это все для проформы. Не знаю, что именно означает магистерская степень по художественному письму, но уверена, вы нас всех тут за пояс заткнете. – Она прикрепляет к бумажкам каталожную карточку и встает. – Мистер и миссис Ричард Тотмен из Уэстона отдали старый холодильник, который отправился в некую семью в Роксбери⁶⁹. Будьте любезны, напишите краткое благодарственное письмо.

Иду за ней по коридору в комнату без окон, со стулом, столом и пишущей машинкой.

– Принесите, когда сделаете. – И закрывает за собой дверь.

Смотрю на карточку. На ней и адрес организации, и адрес Тотменов. Силюсь вспомнить деловые письма, какие получала сама, – те, что подобрее, еще до того, как мои долги передали коллекторским агентствам. Выбираю самый подходящий вариант и берусь за дело. Машинка электрическая, и я некоторое время разбираюсь с тем, как она включается. У нее посередине шар, на котором все буквы. Клавиши чувствительные. Первые две страницы порчу быстро, потому что машинка всё печатает и печатает буквы, которые я не собиралась трогать. С последним листком обращаюсь бережно и оба адреса ухитряюсь настучать без ошибок, один над другим слева на странице. Понятия не имею, правильно ли делаю.