Пираты Ледового моря - [66]
Один за другим дети поднимались на палубу. Тех, кто раньше ходил в лохмотьях, теперь одели в пиратские теплые куртки и штаны, шапки и башмаки. Все очень потешно выглядели в этих обновках, но Мики смешнее всех. Когда она наконец-то появилась на палубе, на ней были такие огромные сапожищи, что просто чудо, как она изловчилась подняться в них по лестнице. Пока все другие потешались над ней, я подошла и взяла сестру за руку:
– Спустись и надень свои старые сапоги! – велела я.
– Но старые мне жмут! – пожаловалась Мики.
– Но они все-таки еще годятся, – настаивала я. – Прекрати выставлять себя на посмешище!
– А им почему можно? – захныкала Мики и показала на других детей, которым сапоги были тоже явно великоваты.
– Они не такие маленькие, как ты, – сказала я. – Иди вниз и переобуйся.
Тут Мики заревела в три ручья и заявила, что никогда-никогда не наденет старые сапоги, потому что они ей жмут, и я должна в конце концов это понять!
Что мне было делать? Я обняла ее. Мне вдруг стало ее ужасно жалко.
– Ну тогда не вини меня, если будешь спотыкаться каждые пять минут.
Мики пообещала, что не будет.
Между островом Мокрый и Кошачьей шхерой
Если меня когда-нибудь спросят, где похоронен Белоголовый, то я отвечу: он лежит между островом Мокрый и Кошачьей шхерой, укачиваемый длинными руками коричневых водорослей. И это правда. Я сама видела, как его опускали в море.
В тот день выдалась отвратительная погода, но и человек, отправлявшийся в море, был ей под стать. Белоголовый лежал на шканцах[16], серый и холодный. Его лицо, старое и юное одновременно, было словно высечено из камня. Кровь на шее запеклась и почернела.
Вся команда собралась вокруг своего капитана. Мы с Фредериком стояли чуть поодаль. Унни с острова Диво, Улав с Бурного и Дага с Соленого тоже захотели присутствовать. А Мики вместе с другими детьми осталась на жилой палубе.
Козырь принес мешок. От мокрого снега палуба сделалась скользкой, и пират чуть не упал, когда вместе с Корявым собирался поднять труп. Трудно сказать, казалось ли мне это зрелище нелепым или, наоборот, ужасным.
Белоголового положили в мешок и туда же отправили двенадцать пушечных ядер – так полагается капитану пиратов. Потом Козырь надежно зашил мешок. Свиная Харя, Здоровяк, Нос-по-ветру и Рубака были самыми сильными, они подняли мешок и направились на корму. Раскачав его – хей, о хей, о хей, – они швырнули мешок в море. Он в мгновение ока скрылся в волнах. Лишь несколько больших пузырей всплыло на поверхность – как прощальный привет от того, кто запустил однажды когти в мою сестренку. Никогда больше он не сможет сделать этого снова! Шкварка ударил в корабельный колокол.
В тишине, повисшей после, я посмотрела на Голубку. Она завязала волосы в узел. Поверх кожаной куртки на ней был плащ из пестрой шкуры тюленя-хохлача – наверное, она получила ее от Задиры. На поясе висел нож. Брагдер то и дело подходил к Голубке и что-то нашептывал. Словно у него было много полезных советов для нее и он хотел помочь ей строить планы. Планы капитана пиратов.
Мне кажется, что Фредерик думал о том же, что и я, потому что немного погодя, когда Голубка проходила мимо, он сказал:
– Теперь ты будешь наводить ужас на все Ледовое море?
Голубка замерла, будто ее толкнули. Словно Фредерик обвинил ее в чем-то, на что не имел права. Она обвела взглядом серое море, покрытое тонкой тусклой пленкой снега, а потом посмотрела на брата:
– А ты считаешь, что я должна сделать: вернуться домой на Рыбий остров и есть тресковую икру?
– В тресковой икре нет ничего плохого, – пробормотал Фредерик.
– Я не о том, – сказала Голубка с презрением.
Она вздохнула, словно пожалела о своем резком тоне, и кивнула в сторону маленькой лестницы, что вела на верхнюю палубу.
– Спустимся ненадолго? – предложила она.
Мы пошли за ней. Голубка открыла дверь своей капитанской каюты. Чего там только не было! Плетеные ковры и красивые керосиновые лампы с колпаками из тонкого стекла, книги и канделябры, несколько ружей, видимо, старинных, а на стене – голова нерпы. В открытой пасти виднелись ряды острых белых хищных зубов. Глаза были из черного стекла.
Голубка расстегнула ремень, на котором висел нож, и опустилась в кресло. Она долго смотрела на Фредерика, а он стоял, почти робея перед всей этой роскошью и перед своей сестрой, которая теперь завязывала волосы в узел. Она была не похожа на Урстрёма. У того тоже была роскошная каюта с коврами и всякими богатствами, которые Фредерик тем не менее называл хламом. Но я не могла понять, в чем именно была разница между двумя капитанами.
– Такой, как я, некуда идти, – сказала Голубка.
– Что в тебе такого особенного? – спросил Фредерик.
– Я купила свободу, продав свою душу.
Фредерик покачал головой, махнул рукой, словно хотел сказать: ах, разве это так важно?
Но Голубка возразила:
– Как думаешь, что скажут обо мне на Рыбьем острове, когда узнают, что я была дочерью Белоголового? Была надсмотрщицей и отправляла детей в шахту? Не только у моих родителей похитили детей. С тех пор как я оказалась на этом проклятом острове, у меня на глазах умерло двое ребятишек с Рыбьего. От воспаления легких и от изнуряющей работы. А мальчики, которых они привезли с острова Росомахи, погибли под обвалом. Их отец дружил с нашим папой, они вместе рыбачили. Что он скажет, если я вернусь домой и как ни в чем не бывало стану обжираться тресковой икрой?
