Пират - [21]

4.7. Переформирование

До Рауса мы дотелюпали. Картриджей для медкапсулы хватило — через неё прошли все, кому это было нужно. Долечились, конечно, не не до конца, так что по прилёту половина отправилась в госпиталь, а остальные, кого не привлекли к хозяйственной деятельности, — в бордель. Благочестивый Шакирамр прибыл немного раньше, и Умида меня ждала. Вида она не показала, но на письмо моё по прилёту откликнулась сразу. На мою игривую фразу она откликнулась с несвойственной многим женщинам прямотой:

«Если ты серьёзно настроен стать моим близким, то я буду ждать тебя в…»

От своих я приотстал и удрал. Мне — в гостиничную часть развлекательного комплекса.

«Уже лечу». — Отписался я и зарулил в душ. Спасибо лекциям на Алатезе: «прийти к женщине грязным — это показать, что ты её не любишь и не ценишь». С корабля я сошёл в боевом скафандре, бывшим когда-то розовым. Сейчас он розово-чёрный. При ремонте я повреждённые части менял, так что иду пятнистый. Вообще, хождение в боёвке в Комплексе не приветствуется, и раньше боевой скафандр я оставлял на корабле, но сейчас корабль почти не наш, что и как будет дальше — не ясно, и я переодеваться не стал. На меня косились, но замечаний не делали.

Умида встретила меня в небольшом номере — где-то два на три метра. Она была в закрытом под горлышко облегающем комбинезоне. Номер был обставлен по-аратански: два раскладных кресла и раскладной столик.

— Я не слишком смущу тебя, если вылезу из скафандра?

— Вылезай, конечно. — Согласилась Умида наливая мне чай по-галифатски — в пиалу.

Я остался в тонком тельнике. Хорошо, что я после душа сменил его на новый. Умида махнула рукой на кресло, и я в него сел. Потом «воспользовался её девичьей наивностью», и усадил её к себе на колени. Кресло под двойным весом заскрипело. Умида позволила себя поцеловать, но на поцелуй не ответила.

— Ты слишком торопишься.

— Проявляю разумную настойчивость. — Процитировал я её.

— Ну-ка, ну-ка.

Умида расстегнула мой тельник, провела пальцем по моей груди и принюхалась:

— Совершил омовение?

Я процитировал ей галифатское изречение, прямо по галифатски.

— Ты не плохо знаешь наши обычаи.

— Не особенно. Так, верхов из адаптационных лекций нахватался. Но в них есть очень соблазнительные детали.

— Это какие-же?

— Если б мы пили чай сейчас по галифатским обычаям, у меня было бы гораздо больше возможности для манёвра.

— И ты хочешь сказать, что меня любишь?

— Люблю тебя сказать лишь могут руки, снимающие паранджу, — перевёл я как смог на галифатский Есенина. — Это строчка из стихотворения с моей родины. А любовь… Любовь она не всегда появляется сразу. Часто зарождается постепенно и потом крепнет.

— И погибает. — Вставила Умида.

— Бывает что и погибает.

— Так значит ты меня не любишь? Зачем тогда пришёл?

— Я не знаю, люблю ли я тебя, но меня к тебе тянет.

— Любовь — как цветок, не поливай его вниманием и она как цветок засохнет. — Процитировала что-то Умида.

— Разумная мысль, откуда она?

— Из Великих Старцев конечно, откуда ещё?

Мы помолчали.

— Мужчины обещают женщинам долгую и счастливую жизнь.

— Увы. Я авантюрист. Вчера мне повезло, и сегодня я жив, а завтра может не повезти. Так зачем обещать то, что гарантировать я не могу. По крайней мере на время контракта.

— И что, ты думаешь меня это радует?

— Нет, но врать я не хочу.

— Что ж, по крайней мере честно. Отпусти меня!

Я Умиду отпустил. Она выбралась, встала и глядя на меня спросила:

— И так вот просто меня отпустил?

— А что делать? Насильно мил не будешь.

— Ладно… убирай стулья.

На освобождённое место из стенки выехал матрас. Из стенного шкафа Умида достала подушку. Она позволила мне снять с неё комбинезон и осталась в толстых плотных с геометрическим рисунком чулках выше колен и перчатках до локтя. Она была типичной галифаткой с оливковой кожей, аккуратным пупком на тонкой талии, широкоформатными бёдрами и крупной грудью. Пока я сбрасывал остатки своей одежды, она устроилась на спине, закинув правую руку, ту что с протезом, засунула под подушку. Когда я добрался до неё, левой рукой она упёрлась мне в грудь:

— Не торопись, я должна к тебе привыкнуть.

Она сняла перчатку с левой здоровой руки и прикоснулась ко мне кончиками пальцев. Мы целовались и гладили друг-друга кончиками пальцев, исследуя и привыкая.

…

— Проверяешь, нет ли там овощерезки?

— Тебе это не приятно? — Спросил я её, лишь бы ответить. Нейросеть мне подсказывала…

…

Как мужчину Умида меня приняла. Оказывается ей очень не хватало мужской ласки.

* * *

Голод заставил нас одеться и спуститься в ресторан. Только мы уселись за столик, как в ресторан вломилась толпа наших сослуживцев. Нас окружили и хлопали.

— Я никому ничего не говорил(-а). — Произнесли мы одновременно с Уми глядя друг на друга.

— А вам и не нужно было никому ничего говорить. — Выступил Арибли, командир абордажников корабля Умиды. — Сначала наглый аратанец демонстративно оказывает знаки внимания нашей красавиице-недотроге, потом они оба синхронно пропадают, не отвечая на сообщения, затем появляются под ручку с довольными лицами, собираясь позавтракать, хотя пора обедать. Не нужно быть семи пядей во лбу чтоб сложить один плюс один — сладились. Вот народ и собрался чтоб вас поздравить. И ещё, Казак, Умида. Если собираетесь дальше нормально служить, быстро регистрируйте брак — мой вам совет. Кадерли — правоверный галифатец и прелюбодеев покрывать не будет.