Пирамида Кецалькоатля - [12]
Кецалькоатль распорядился разбить в долине лагерь. Там на привале он сказал:
— Мы будем жечь костер все ночи кряду. Вокруг него играть мы станем на деревянных инструментах. А рядом крест воткнем и подождем здесь тех, кого мы ищем. Они придут, их привлекут гармония и свет. Свет и гармонию внесу в их жизнь.
Три ночи полыхал костер и музыка играла, но без толку, хотя огонь был виден хорошо, а горы музыке вторили гулким эхом. Одни койоты отвечали воем и пумы рыком. А Топильцин сидел в засаде, за горой, — ослушался он господина и тайно следовал за ним.
К четвертой ночи наконец явились чичимеки. Их было множество. Все голые, с камнями, дротиками, палками. То выдалась ужаснейшая ночь, наполненная криками и воплями. Их первым в отсвете костра заметил Татле. Он медленно поднялся, увидав фигуры смутные во мраке, блеск глаз обсидиановых и шевеление легкое их длинных грязных косм.
— Пришли! — шепнул чуть слышно Татле.
Люди прислушались, но только слышали горящих веток треск да вой койотов.
— В добрый час, — сказал Кецалькоатль и встал, но в этот миг упал на землю Татле, сраженный дротиком.
— Нет! Нет! — вскричал Кецалькоатль голосом, подобным грому.
И дикари его передразнили громко и насмешливо:
— «Нет! Нет! » — И град камней обрушился на беззащитных.
— Дай нам оружие! Где взять оружие?! — кричали некоторые в страхе.
— Не нападать! — сказал Кецалькоатль. — Я не поддамся снова искушенью свершить насилие! Играйте все на флейтах, тепонацтле! Я обращу к ним слово!
Он распахнул свою большую мантию, раскинул руки и вскричал:
— Чичимеки! Братья! — Но камень ему в губы угодил, а в тело впились дротики, он рухнул на безжизненного Татле.
— Спрячьте крест! — успел шепнуть он, и сознанье его опять окутала тьма ночи беспросветной. Четверо тамемов ринулись прикрыть Кецалькоатля, но под градом стрел упали замертво. Охваченные ужасом, Тольтеки разума лишились. Одни невольно кинулись во тьму и оказались в гуще чичимеков, которые их палками забили. Те, что у костра остались, о помощи к своим богам взывая, в плен взяты иль убиты были. Никому не удалось спастись.
Воинственные крики чичимеков резким эхом, как дротики, отскакивали рикошетом от стен ущелья. Дикие плясали на тепонацтле и в костре обломки барабанов жгли, а флейты на куски ломали, радуясь, как дети. Крест они затаптывали в землю, когда, губами шевеля невнятно, хотел встать на ноги Кецалькоатль. Однако дротик снова ужалил тело, и он упал. Пять стрел, пять наконечников кремнёвых сидели крепко у него меж ребер и в ногах.
Но тут послышался вдали клич боевой отряда Топильцина. Во мраке ночи воины с дороги сбились, на помощь шли, но опоздали.
Чичимеки тотчас свой прекратили шабаш и разбились на небольшие группы. Четверо взвалили на себя Кецалькоатля, а другие всех остальных Тольтеков, раненых и мертвых. Их ждали женщины и дети, чтоб вместе разделить и съесть добычу. Угли еще тлели, когда с отрядом наконец явился Топильцин. Очнулся Татле и, рыдая, с трудом заговорил:
— Они его с собой забрали! Его уносят! Нашего отца уносят! Нет больше света! Веры нет! Один остался я среди насилья! Сегодня ночью Зло разбушевалось! Сломали Дерево, нас дротиками закололи!
Полные три дня, три ночи воины бежали, стремясь отвоевать хотя бы тело своего Кецалькоатля. Не чуя ног, бежали воины за чичимеками. Те уходили в горы. Но их догнали. Бой был короток. Все десять чичимеков, от тяжкой ноши обессилевших, были разорваны на части.
И вот опять Кецалькоатль лежал, к земле прижавшись грудью. Перья от мантии его разорванной прилипли к телу, кровью приклеились к спине, к ногам. Опять казался он Пернатым Змеем. Уставшие, разгоряченные резней кровавой, ниц пали воины, увидев: жив Кецалькоатль.
Из палок и плащей ему носилки смастерили и тихо стали с гор спускаться, часто в дороге обмывая и перевязывая раны. Стрелы из тела вынули, но он не открывал глаза. Мед чистый и воду ключевую в рот не брал. Однажды ночью, на привале Кецалькоатль поднял голову, заговорил, запел на странном и непонятном языке. Все слушали с благоговеньем и сказали:
— Нет, он не может умереть! Вернется с нами! Будет жить на благо сильной и великой Тулы! Сейчас он мать-змею зовет! Ее зовет Кецалькоатль на языке своем!
И стали слушать странные слова, растроганно и удивленно.
Когда отряд добрался до долины, где некогда горел костер, Кецалькоатль был плох. Ввалившиеся щеки горели лихорадочным румянцем. Топильцин, отерев слезы, так сказал:
— Вот здесь ты пал, Кецалькоатль, не защищаясь! Предупреждали мы тебя! Ведь чичимеки головой и телом легкие, как дротики, как ветер! Им ничего не ведомо и ничего не нужно. Ты ничего не смог сказать тому, кто понимать тебя не в силах! И ты не мог дать ничего тому, кому без воли ничего не надо! Я говорил тебе! — В отчаянии он рухнул на колени и бил нещадно кулаком по собственным губам.
Отряд ускорил ход. Из Тулы им навстречу люди шли. Все уже слышали о том, чему отказывались верить.
— Чичимеки похитили Кецалькоатля. Дикие его украли, чтоб съесть и укрепить свой дух. Они лишили нас Кецалькоатля.
— Они похитили Кецалькоатля! Снова останемся одни, совсем одни на всей земле и будем слезы лить, как дети!
Кто такие интеллектуалы эпохи Просвещения? Какую роль они сыграли в создании концепции широко распространенной в современном мире, включая Россию, либеральной модели демократии? Какое участие принимали в политической борьбе партий тори и вигов? Почему в своих трудах они обличали коррупцию высокопоставленных чиновников и парламентариев, их некомпетентность и злоупотребление служебным положением, несовершенство избирательной системы? Какие реформы предлагали для оздоровления британского общества? Обо всем этом читатель узнает из серии очерков, посвященных жизни и творчеству литераторов XVIII века Д.
Мир воображаемого присутствует во всех обществах, во все эпохи, но временами, благодаря приписываемым ему свойствам, он приобретает особое звучание. Именно этот своеобразный, играющий неизмеримо важную роль мир воображаемого окружал мужчин и женщин средневекового Запада. Невидимая реальность была для них гораздо более достоверной и осязаемой, нежели та, которую они воспринимали с помощью органов чувств; они жили, погруженные в царство воображения, стремясь постичь внутренний смысл окружающего их мира, в котором, как утверждала Церковь, были зашифрованы адресованные им послания Господа, — разумеется, если только их значение не искажал Сатана. «Долгое» Средневековье, которое, по Жаку Ле Гоффу, соприкасается с нашим временем чуть ли не вплотную, предстанет перед нами многоликим и противоречивым миром чудесного.
Книга антрополога Ольги Дренды посвящена исследованию визуальной повседневности эпохи польской «перестройки». Взяв за основу концепцию хонтологии (hauntology, от haunt – призрак и ontology – онтология), Ольга коллекционирует приметы ушедшего времени, от уличной моды до дизайна кассет из видеопроката, попутно очищая воспоминания своих респондентов как от ностальгического приукрашивания, так и от наслоений более позднего опыта, искажающих первоначальные образы. В основу книги легли интервью, записанные со свидетелями развала ПНР, а также богатый фотоархив, частично воспроизведенный в настоящем издании.
Перед Вами – сборник статей, посвящённых Русскому национальному движению – научное исследование, проведённое учёным, писателем, публицистом, социологом и политологом Александром Никитичем СЕВАСТЬЯНОВЫМ, выдвинувшимся за последние пятнадцать лет на роль главного выразителя и пропагандиста Русской национальной идеи. Для широкого круга читателей. НАУЧНОЕ ИЗДАНИЕ Рекомендовано для факультативного изучения студентам всех гуманитарных вузов Российской Федерации и стран СНГ.
Эти заметки родились из размышлений над романом Леонида Леонова «Дорога на океан». Цель всего этого беглого обзора — продемонстрировать, что роман тридцатых годов приобретает глубину и становится интересным событием мысли, если рассматривать его в верной генеалогической перспективе. Роман Леонова «Дорога на Океан» в свете предпринятого исторического экскурса становится крайне интересной и оригинальной вехой в спорах о путях таксономизации человеческого присутствия средствами русского семиозиса. .
Д.и.н. Владимир Рафаилович Кабо — этнограф и историк первобытного общества, первобытной культуры и религии, специалист по истории и культуре аборигенов Австралии.
Джек Керуак дал голос целому поколению в литературе, за свою короткую жизнь успел написать около 20 книг прозы и поэзии и стать самым известным и противоречивым автором своего времени. Одни клеймили его как ниспровергателя устоев, другие считали классиком современной культуры, но по его книгам учились писать все битники и хипстеры – писать не что знаешь, а что видишь, свято веря, что мир сам раскроет свою природу. Именно роман «В дороге» принес Керуаку всемирную славу и стал классикой американской литературы.
Один из лучших психологических романов Франсуазы Саган. Его основные темы – любовь, самопожертвование, эгоизм – характерны для творчества писательницы в целом.Героиня романа Натали жертвует всем ради любви, но способен ли ее избранник оценить этот порыв?.. Ведь влюбленные живут по своим законам. И подчас совершают ошибки, зная, что за них придется платить. Противостоять любви никто не может, а если и пытается, то обрекает себя на тяжкие муки.
Сергей Довлатов — один из самых популярных и читаемых русских писателей конца XX — начала XXI века. Его повести, рассказы, записные книжки переведены на множество языков, экранизированы, изучаются в школе и вузах. Удивительно смешная и одновременно пронзительно-печальная проза Довлатова давно стала классикой и роднит писателя с такими мастерами трагикомической прозы, как А. Чехов, Тэффи, А. Аверченко, М. Зощенко. Настоящее издание включает в себя ранние и поздние произведения, рассказы разных лет, сентиментальный детектив и тексты из задуманных, но так и не осуществленных книг.
Роман знаменитого японского писателя Юкио Мисимы (1925–1970) «Исповедь маски», прославивший двадцатичетырехлетнего автора и принесший ему мировую известность, во многом автобиографичен. Ключевая тема этого знаменитого произведения – тема смерти, в которой герой повествования видит «подлинную цель жизни». Мисима скрупулезно исследует собственное душевное устройство, добираясь до самой сути своего «я»… Перевод с японского Г. Чхартишвили (Б. Акунина).