Пирамида Кецалькоатля - [12]
Кецалькоатль распорядился разбить в долине лагерь. Там на привале он сказал:
— Мы будем жечь костер все ночи кряду. Вокруг него играть мы станем на деревянных инструментах. А рядом крест воткнем и подождем здесь тех, кого мы ищем. Они придут, их привлекут гармония и свет. Свет и гармонию внесу в их жизнь.
Три ночи полыхал костер и музыка играла, но без толку, хотя огонь был виден хорошо, а горы музыке вторили гулким эхом. Одни койоты отвечали воем и пумы рыком. А Топильцин сидел в засаде, за горой, — ослушался он господина и тайно следовал за ним.
К четвертой ночи наконец явились чичимеки. Их было множество. Все голые, с камнями, дротиками, палками. То выдалась ужаснейшая ночь, наполненная криками и воплями. Их первым в отсвете костра заметил Татле. Он медленно поднялся, увидав фигуры смутные во мраке, блеск глаз обсидиановых и шевеление легкое их длинных грязных косм.
— Пришли! — шепнул чуть слышно Татле.
Люди прислушались, но только слышали горящих веток треск да вой койотов.
— В добрый час, — сказал Кецалькоатль и встал, но в этот миг упал на землю Татле, сраженный дротиком.
— Нет! Нет! — вскричал Кецалькоатль голосом, подобным грому.
И дикари его передразнили громко и насмешливо:
— «Нет! Нет! » — И град камней обрушился на беззащитных.
— Дай нам оружие! Где взять оружие?! — кричали некоторые в страхе.
— Не нападать! — сказал Кецалькоатль. — Я не поддамся снова искушенью свершить насилие! Играйте все на флейтах, тепонацтле! Я обращу к ним слово!
Он распахнул свою большую мантию, раскинул руки и вскричал:
— Чичимеки! Братья! — Но камень ему в губы угодил, а в тело впились дротики, он рухнул на безжизненного Татле.
— Спрячьте крест! — успел шепнуть он, и сознанье его опять окутала тьма ночи беспросветной. Четверо тамемов ринулись прикрыть Кецалькоатля, но под градом стрел упали замертво. Охваченные ужасом, Тольтеки разума лишились. Одни невольно кинулись во тьму и оказались в гуще чичимеков, которые их палками забили. Те, что у костра остались, о помощи к своим богам взывая, в плен взяты иль убиты были. Никому не удалось спастись.
Воинственные крики чичимеков резким эхом, как дротики, отскакивали рикошетом от стен ущелья. Дикие плясали на тепонацтле и в костре обломки барабанов жгли, а флейты на куски ломали, радуясь, как дети. Крест они затаптывали в землю, когда, губами шевеля невнятно, хотел встать на ноги Кецалькоатль. Однако дротик снова ужалил тело, и он упал. Пять стрел, пять наконечников кремнёвых сидели крепко у него меж ребер и в ногах.
Но тут послышался вдали клич боевой отряда Топильцина. Во мраке ночи воины с дороги сбились, на помощь шли, но опоздали.
Чичимеки тотчас свой прекратили шабаш и разбились на небольшие группы. Четверо взвалили на себя Кецалькоатля, а другие всех остальных Тольтеков, раненых и мертвых. Их ждали женщины и дети, чтоб вместе разделить и съесть добычу. Угли еще тлели, когда с отрядом наконец явился Топильцин. Очнулся Татле и, рыдая, с трудом заговорил:
— Они его с собой забрали! Его уносят! Нашего отца уносят! Нет больше света! Веры нет! Один остался я среди насилья! Сегодня ночью Зло разбушевалось! Сломали Дерево, нас дротиками закололи!
Полные три дня, три ночи воины бежали, стремясь отвоевать хотя бы тело своего Кецалькоатля. Не чуя ног, бежали воины за чичимеками. Те уходили в горы. Но их догнали. Бой был короток. Все десять чичимеков, от тяжкой ноши обессилевших, были разорваны на части.
И вот опять Кецалькоатль лежал, к земле прижавшись грудью. Перья от мантии его разорванной прилипли к телу, кровью приклеились к спине, к ногам. Опять казался он Пернатым Змеем. Уставшие, разгоряченные резней кровавой, ниц пали воины, увидев: жив Кецалькоатль.
Из палок и плащей ему носилки смастерили и тихо стали с гор спускаться, часто в дороге обмывая и перевязывая раны. Стрелы из тела вынули, но он не открывал глаза. Мед чистый и воду ключевую в рот не брал. Однажды ночью, на привале Кецалькоатль поднял голову, заговорил, запел на странном и непонятном языке. Все слушали с благоговеньем и сказали:
— Нет, он не может умереть! Вернется с нами! Будет жить на благо сильной и великой Тулы! Сейчас он мать-змею зовет! Ее зовет Кецалькоатль на языке своем!
И стали слушать странные слова, растроганно и удивленно.
Когда отряд добрался до долины, где некогда горел костер, Кецалькоатль был плох. Ввалившиеся щеки горели лихорадочным румянцем. Топильцин, отерев слезы, так сказал:
— Вот здесь ты пал, Кецалькоатль, не защищаясь! Предупреждали мы тебя! Ведь чичимеки головой и телом легкие, как дротики, как ветер! Им ничего не ведомо и ничего не нужно. Ты ничего не смог сказать тому, кто понимать тебя не в силах! И ты не мог дать ничего тому, кому без воли ничего не надо! Я говорил тебе! — В отчаянии он рухнул на колени и бил нещадно кулаком по собственным губам.
Отряд ускорил ход. Из Тулы им навстречу люди шли. Все уже слышали о том, чему отказывались верить.
— Чичимеки похитили Кецалькоатля. Дикие его украли, чтоб съесть и укрепить свой дух. Они лишили нас Кецалькоатля.
— Они похитили Кецалькоатля! Снова останемся одни, совсем одни на всей земле и будем слезы лить, как дети!
Эта книга посвящена нескольким случаям подделки произведений искусства. На Западе фальсификация чрезвычайно распространена, более того, в последнее время она приняла столь грандиозные размеры, что потребовалось введение специальных законов, карающих подделку и торговлю подделками, и, естественно, учреждение специальных ведомств и должностей для борьбы с фальсификаторами. Иными словами, проблема фальшивок стала государственной проблемой, а основу фальсификаций следует искать в глубинах экономического и социального уклада капиталистического общества.
Академический консенсус гласит, что внедренный в 1930-е годы соцреализм свел на нет те смелые формальные эксперименты, которые отличали советскую авангардную эстетику. Представленный сборник предлагает усложнить, скорректировать или, возможно, даже переписать этот главенствующий нарратив с помощью своего рода археологических изысканий в сферах музыки, кинематографа, театра и литературы. Вместо того чтобы сосредотачиваться на господствующих тенденциях, авторы книги обращаются к работе малоизвестных аутсайдеров, творчество которых умышленно или по воле случая отклонялось от доминантного художественного метода.
Основание и социокультурное развитие Санкт-Петербурга отразило кардинальные черты истории России XVIII века. Петербург рассматривается автором как сознательная попытка создать полигон для социальных и культурных преобразований России. Новая резиденция двора функционировала как сцена, на которой нововведения опробовались на практике и демонстрировались. Книга представляет собой описание разных сторон имперской придворной культуры и ежедневной жизни в городе, который был призван стать не только столицей империи, но и «окном в Европу».
Паскаль Казанова предлагает принципиально новый взгляд на литературу как на единое, развивающееся во времени литературное пространство, со своими «центрами» и периферийными территориями, «столицами» и «окраинами», не всегда совпадающими с политической картой мира. Анализу подвергаются не столько творчество отдельных писателей или направлений, сколько модели их вхождения в мировую литературную элиту. Автор рассматривает процессы накопления литературного «капитала», приводит примеры идентификации национальных («больших» и «малых») литератур в глобальной структуре. Книга привлекает многообразием авторских имен (Джойс, Кафка, Фолкнер, Беккет, Ибсен, Мишо, Достоевский, Набоков и т. д.), дающих представление о национальных культурных пространствах в контексте вненациональной, мировой литературы. Данное издание выпущено в рамках проекта «Translation Projet» при поддержке Института «Открытое общество» (Фонд Сороса) — Россия и Института «Открытое общество» — Будапешт.
Аннотация издательства: «Книга представляет собой критический очерк взглядов двух известных буржуазных идеологов, стихийно отразивших в своих концепциях культуры духовный кризис капиталистического общества. Г. Корф прослеживает истоки концепции «прогрессирующей рационализации» М. Вебера и «критической теории» Г. Маркузе, вскрывая субъективистский характер критики капитализма, подмену научного анализа метафорами, неисторичность подхода, ограничивающегося поверхностью явлений (отрицание общественно-исторической закономерности, невнимание к вопросу о характере способа производства и т.
"Ясным осенним днем двое отдыхавших на лесной поляне увидели человека. Он нес чемодан и сумку. Когда вышел из леса и зашагал в сторону села Кресты, был уже налегке. Двое пошли искать спрятанный клад. Под одним из деревьев заметили кусок полиэтиленовой пленки. Разгребли прошлогодние пожелтевшие листья и рыхлую землю и обнаружили… книги. Много книг.".
Джек Керуак дал голос целому поколению в литературе, за свою короткую жизнь успел написать около 20 книг прозы и поэзии и стать самым известным и противоречивым автором своего времени. Одни клеймили его как ниспровергателя устоев, другие считали классиком современной культуры, но по его книгам учились писать все битники и хипстеры – писать не что знаешь, а что видишь, свято веря, что мир сам раскроет свою природу. Именно роман «В дороге» принес Керуаку всемирную славу и стал классикой американской литературы.
Один из лучших психологических романов Франсуазы Саган. Его основные темы – любовь, самопожертвование, эгоизм – характерны для творчества писательницы в целом.Героиня романа Натали жертвует всем ради любви, но способен ли ее избранник оценить этот порыв?.. Ведь влюбленные живут по своим законам. И подчас совершают ошибки, зная, что за них придется платить. Противостоять любви никто не может, а если и пытается, то обрекает себя на тяжкие муки.
Сергей Довлатов — один из самых популярных и читаемых русских писателей конца XX — начала XXI века. Его повести, рассказы, записные книжки переведены на множество языков, экранизированы, изучаются в школе и вузах. Удивительно смешная и одновременно пронзительно-печальная проза Довлатова давно стала классикой и роднит писателя с такими мастерами трагикомической прозы, как А. Чехов, Тэффи, А. Аверченко, М. Зощенко. Настоящее издание включает в себя ранние и поздние произведения, рассказы разных лет, сентиментальный детектив и тексты из задуманных, но так и не осуществленных книг.
Роман знаменитого японского писателя Юкио Мисимы (1925–1970) «Исповедь маски», прославивший двадцатичетырехлетнего автора и принесший ему мировую известность, во многом автобиографичен. Ключевая тема этого знаменитого произведения – тема смерти, в которой герой повествования видит «подлинную цель жизни». Мисима скрупулезно исследует собственное душевное устройство, добираясь до самой сути своего «я»… Перевод с японского Г. Чхартишвили (Б. Акунина).