Пирамида Кецалькоатля - [11]
Тольтеки зажили прекрасно, узнали сытость и богатство, вкусили от щедрот земных, как обещал Кецалькоатль.
— Великою он силой обладает. Мы сделались богаты, голода не знаем с ним. К чему ни прикоснутся его руки, что ни увидит глаз, все обращается в красу и изобилье.
Они были горды, они были довольны. Они еще трудились там, куда их посылал Кецалькоатль.
Росла и крепла Тула. Шли отовсюду люди к ней, дивились ее мощи. Многие хотели в городе остаться, те блага получать, что там по справедливости делились. Как приказал Кецалькоатль, так и делил богатства Топильцин, чтобы всем жителям всего хватало. Были довольны все, ибо добро у всех умножилось. Трудились тоже много. День-деньской в работе проводили.
Шесть лет прожил Кецалькоатль с Тольтеками. Дом радости народной был почти достроен, ломились от припасов закрома. И вот тогда он принял новое решенье:
— Наши земли и плодородны, и богаты. Так пусть познают благоденствие и люди за горами. Мы посетим владения чичимеков. Я призван выполнить свой долг, и миссия моя — их жизнь сделать лучше. Я научу их жить совместно, всех их в селения объединю, им покажу, как землю обрабатывать и возводить жилища.
— Пускай живут, как жили раньше. Ведь дикари они, у них царит насилье, у них порядка нет, — промолвил Топильцин. — Как вольный ветер носятся они. Никто не направляет их, ничто не держит дома. Пусть сами, как хотят. Нам дел хватает в собственных краях.
— Но я принадлежу не только этим землям. Все люди мои братья, всем я должен дать то, что имею. Надо идти к ним. Принесу им все то, что познала Тула, — сказал Кецалькоатль.
— Берегись. Ты их не знаешь. Слов наших дикие не понимают, они, как звери, воют и рычат, — не соглашался Топильцин.
— Пойду, — сказал Кецалькоатль, — выполню долг жизни. На этот раз ты не пойдешь со мною, коль идти не хочешь. Отправлюсь сам я, со своею свитой.
— Не надо, не ходи. Одних кокомов мало! Позволь пойти с тобой, взять воинов умелых, привыкших драться с ними, знающих повадки чичимеков, — просил упрямо Топильцин.
— Но я не подчинять иду, иду я к ним, как к вам пришел: нести им счастье жизни и ученье о прегрешении и искуплении.
— Давно не говорил ты о грехах и искуплении, — заметил Татле, слышавший их спор; ему тогда уже семнадцать миновало. — Давно не навещал ты Дерево, которое сажал на площади. Побегов не дало оно, не выросло; торчит уныло, одиноко.
— Да, Татле, я не говорил, но много размышлял о том, о чем сказал ты. Разум мой в смятенье был. Теперь же Дерево велит добро мне насаждать не только здесь, делиться счастьем с братьями другими. И даст тогда оно ростки.
— Но чичимеки нам не братья! — крикнул Топильцин. — На дальних землях исстари живут, ни с кем не схожи, злы, всеядны и пожирают даже падаль. Чтят только солнце, острый дротик. Всегда готовы убивать, хотя и сами умереть готовы. Ты нас не покидай, здесь много тех, кто хочет тебя слушать, учиться у тебя всему. А ты желаешь путь держать туда, где от тебя не ждут добра и где тебя добром не встретят.
— Нет, должен я идти, я не могу жить безмятежно, тихо, когда еще так много дел.
И, собираясь в путь, велел позвать Акатля. В ту пору стал Акатль важною персоной. Люди его чтили: он был служитель культа Дерева, он им нашел Кецалькоатля и насаждал с тамемами культ Брата-близнеца, культ Змея Мудрого, который направлял Кецалькоатля без его ведома и воли. Носил Акатль одежды такие же, какие полюбил носить Кецалькоатль. С губ и ушей его свисали золотые украшения с перьями. Он гордо стал потряхивать густой и яркой бородой. Речь сделалась немногословна, а поступь стала величава.
Вошел Акатль и сказал:
— Ты повелел позвать меня, мой господин. Я слышал, хочешь нас оставить, отправиться в край чичимеков. Желаешь образумить их.
— Да, так, — сказал Кецалькоатль. — Тебя позвал, чтобы ты взял то Дерево, что высится на площади, и приказал тамемам, которые несли меня, когда я направлялся в Тулу, крест-Дерево нести за мною в земли чичимеков. Пойдут со мной в поход и музыканты, играющие хорошо на тепонацтле, флейтах, бубнах.
— Возьми с собою Топильцина, воинов, — советовал Акатль.
— Нет, не возьму. Зачем нести насилие туда, где есть насилие. Я принесу им Древо Жизни и начертаю путь. Я принесу мелодию и ритм Дерева. И больше ничего с собою не возьму.
— Да будет так, как ты сказал. Не пожалеть бы нам потом!
— Скажу еще, — его прервал Кецалькоатль. — Сделай так, чтобы покончить с культом Змея. Я знаю все. Иначе я по возвращении прикончу Змея собственной рукой!
Смолчал Акатль, но слез не смог сдержать.
Едва лишь заалел восток, Кецалькоатль выступил в поход с своею небольшою свитой и с юным Татле. Четверо тамемов тащили крестовину. Воинов с собой не взял он, только музыкантов да мастеров-умельцев. Но Топильцин, ни словом не обмолвившись, собрал отряд и двинулся вослед за ними. Долго Кецалькоатль шел и вот вступил на земли чичимеков, он еще много дней бродил, но не встречал там ни одной живой души. Шатаясь от усталости, ему сказали его люди:
— Кецалькоатль, мы не нужны, наверно, этим диким. Они быстры, как ветер, или, как воздух, незаметны. Как будто что-то промелькнет или дыхание почудится вблизи, но никого нет перед нами.
Кто такие интеллектуалы эпохи Просвещения? Какую роль они сыграли в создании концепции широко распространенной в современном мире, включая Россию, либеральной модели демократии? Какое участие принимали в политической борьбе партий тори и вигов? Почему в своих трудах они обличали коррупцию высокопоставленных чиновников и парламентариев, их некомпетентность и злоупотребление служебным положением, несовершенство избирательной системы? Какие реформы предлагали для оздоровления британского общества? Обо всем этом читатель узнает из серии очерков, посвященных жизни и творчеству литераторов XVIII века Д.
Мир воображаемого присутствует во всех обществах, во все эпохи, но временами, благодаря приписываемым ему свойствам, он приобретает особое звучание. Именно этот своеобразный, играющий неизмеримо важную роль мир воображаемого окружал мужчин и женщин средневекового Запада. Невидимая реальность была для них гораздо более достоверной и осязаемой, нежели та, которую они воспринимали с помощью органов чувств; они жили, погруженные в царство воображения, стремясь постичь внутренний смысл окружающего их мира, в котором, как утверждала Церковь, были зашифрованы адресованные им послания Господа, — разумеется, если только их значение не искажал Сатана. «Долгое» Средневековье, которое, по Жаку Ле Гоффу, соприкасается с нашим временем чуть ли не вплотную, предстанет перед нами многоликим и противоречивым миром чудесного.
Книга антрополога Ольги Дренды посвящена исследованию визуальной повседневности эпохи польской «перестройки». Взяв за основу концепцию хонтологии (hauntology, от haunt – призрак и ontology – онтология), Ольга коллекционирует приметы ушедшего времени, от уличной моды до дизайна кассет из видеопроката, попутно очищая воспоминания своих респондентов как от ностальгического приукрашивания, так и от наслоений более позднего опыта, искажающих первоначальные образы. В основу книги легли интервью, записанные со свидетелями развала ПНР, а также богатый фотоархив, частично воспроизведенный в настоящем издании.
Перед Вами – сборник статей, посвящённых Русскому национальному движению – научное исследование, проведённое учёным, писателем, публицистом, социологом и политологом Александром Никитичем СЕВАСТЬЯНОВЫМ, выдвинувшимся за последние пятнадцать лет на роль главного выразителя и пропагандиста Русской национальной идеи. Для широкого круга читателей. НАУЧНОЕ ИЗДАНИЕ Рекомендовано для факультативного изучения студентам всех гуманитарных вузов Российской Федерации и стран СНГ.
Эти заметки родились из размышлений над романом Леонида Леонова «Дорога на океан». Цель всего этого беглого обзора — продемонстрировать, что роман тридцатых годов приобретает глубину и становится интересным событием мысли, если рассматривать его в верной генеалогической перспективе. Роман Леонова «Дорога на Океан» в свете предпринятого исторического экскурса становится крайне интересной и оригинальной вехой в спорах о путях таксономизации человеческого присутствия средствами русского семиозиса. .
Д.и.н. Владимир Рафаилович Кабо — этнограф и историк первобытного общества, первобытной культуры и религии, специалист по истории и культуре аборигенов Австралии.
Джек Керуак дал голос целому поколению в литературе, за свою короткую жизнь успел написать около 20 книг прозы и поэзии и стать самым известным и противоречивым автором своего времени. Одни клеймили его как ниспровергателя устоев, другие считали классиком современной культуры, но по его книгам учились писать все битники и хипстеры – писать не что знаешь, а что видишь, свято веря, что мир сам раскроет свою природу. Именно роман «В дороге» принес Керуаку всемирную славу и стал классикой американской литературы.
Один из лучших психологических романов Франсуазы Саган. Его основные темы – любовь, самопожертвование, эгоизм – характерны для творчества писательницы в целом.Героиня романа Натали жертвует всем ради любви, но способен ли ее избранник оценить этот порыв?.. Ведь влюбленные живут по своим законам. И подчас совершают ошибки, зная, что за них придется платить. Противостоять любви никто не может, а если и пытается, то обрекает себя на тяжкие муки.
Сергей Довлатов — один из самых популярных и читаемых русских писателей конца XX — начала XXI века. Его повести, рассказы, записные книжки переведены на множество языков, экранизированы, изучаются в школе и вузах. Удивительно смешная и одновременно пронзительно-печальная проза Довлатова давно стала классикой и роднит писателя с такими мастерами трагикомической прозы, как А. Чехов, Тэффи, А. Аверченко, М. Зощенко. Настоящее издание включает в себя ранние и поздние произведения, рассказы разных лет, сентиментальный детектив и тексты из задуманных, но так и не осуществленных книг.
Роман знаменитого японского писателя Юкио Мисимы (1925–1970) «Исповедь маски», прославивший двадцатичетырехлетнего автора и принесший ему мировую известность, во многом автобиографичен. Ключевая тема этого знаменитого произведения – тема смерти, в которой герой повествования видит «подлинную цель жизни». Мисима скрупулезно исследует собственное душевное устройство, добираясь до самой сути своего «я»… Перевод с японского Г. Чхартишвили (Б. Акунина).