Пионеры воздушных конвоев - [50]

– Ну что же, аргументы убедительные, давайте садиться, как кому удобнее.

Все расселись вокруг стола, который даже с простой, самой обычной посудой был красиво сервирован. На нем, кроме привезённых гостями продуктов, были вяленое мясо, солёная кета и даже красная икра, что хоть не являлось здесь изысканной пищей, но делало стол праздничным и богатым.

– Соня, принеси нам наливочку, – сказал, потирая руки, доктор. – А то как-то всё это непохоже на встречу старых друзей.

– Семён Яковлевич, мы с собой спиртик прихватили, – проговорил Гамов и, повернувшись к Сорокину, добавил: – Давай, Саня, доставай заначку.

Дело в том, что фляжка спирта у лётчиков была всегда, в виде «НЗ», на всякий не предвиденный случай. А хранилась она в штурманском портфеле, так как Александр никогда с портфелем не расставался и, кроме того, был совершенно равнодушен к спиртному.

– Да нет, у меня ведь настойка тоже на спирту, а по вкусу она гораздо приятнее разведённого спирта.

– А мы можем и неразведённого, – сострил радист и, поймав на себе укоризненный взгляд командира, уткнулся тарелку, будто разглядывая вяленое мясо.

– Будь по-вашему, Семён Яковлевич! – согласился с хозяином Гамов.

Соня принесла графинчик с красной, рубиновой жидкостью. Выпили за победу, за встречу и знакомство. Вспомнили мирную жизнь.

– Вот ребята, перед вами необыкновенный человек, – сказал, обращаясь к товарищам, Гамов. – Расскажу историю. В феврале тридцать девятого мне пришлось побывать на Новой Земле. Возвращаясь, по пути я должен был доставить в Ленинград материалы геологических изысканий. До конечной точки маршрута оставалось около двухсот пятидесяти километров. Вдруг мотор зачихал и заглох. Погода была прескверная, сильный ветер со снегом, мороз градусов двадцать, еще повышенная влажность – условия, прямо скажем, нелетные. Я попробовал планировать. Развернул машину носом навстречу ветру и стал вглядываться в ландшафт, выискивая место для посадки. Внизу показалось подходящее поле, и я уж было прицелился на него. Вдруг перед самой землёй сильный порыв ветра, резко изменившего свое направление. И самолет в одно мгновенье переворачивается и – удар о землю.

Очнулся в палате. Медсестра, увидев, что я открыл глаза, закричала: «Доктор! Скорее сюда, лётчик ожил!»

Как вы поняли, вызываемый доктор и был наш уважаемый Семён Яковлевич. Я узнал, что нахожусь в хирургическом отделении Ленинградской областной клинической больницы, что руководству авиации сообщено о катастрофе. Доктор рассказал, что местные жители подобрали меня в бессознательном состоянии и на перекладных доставили в больницу. Семён Яковлевич собрал меня по частям, сделал всё, что было в его силах, чтобы поставить на ноги. Пока я не пришёл в себя, никто, даже он, не были уверены, что я выживу. Поэтому и реакция медсестры была соответствующей.

– Выжили вы, Пётр Павлович, благодаря своему могучему здоровью, – заметил доктор, наливая в рюмки наливку.

– Нет, уважаемый Семён Яковлевич, выжил я благодаря тому, что попал в ваши золотые руки. Если бы во время операции была бы допущена ошибка, то богатырское здоровье не помогло бы.

– С этим нельзя не согласиться, – вздохнул доктор.

– Вот поэтому я и предлагаю выпить за золотые руки хирурга Семёна Яковлевича, давайте пожелаем ему, чтобы те тучи, которые сгустились над ним и его семьёй в последние годы, развеялись, и он из репрессированного стал бы реабилитированным.

– Спасибо, Пётр Павлович, – взволнованно проговорил хозяин.

Все дружно выпили.

– Семён Яковлевич, а за что вас арестовали? Ведь вы же доктор, человек мирной профессии, – спросил Вася.

– Эти события не такие героические, как у Петра Павловича, скорее наоборот, но, к сожалению, они имели место. Летом тридцать девятого года ко мне привезли фина, которого на лесозаготовках придавило деревом. Я сделал операцию, сохранившую ему жизнь. Потом началась финская война, и кто-то из «доброжелателей» проинформировал органы, что я лечил финского шпиона и подолгу беседовал с ним. В итоге – статья и десять лет лагерей. На Колыме, конечно, было очень тяжело, если бы не профессия – не выжил бы.

– Хорошо то, что хорошо кончается, – заметил штурман. – Раз сейчас полегче, чем было, то, бог даст, и вовсе реабилитируют. Просто сейчас время очень тяжёлое.

– Я тоже на это надеюсь, – сказал Семён Яковлевич. – Ведь направил же полковник Мазурук сюда на работу Сонечку. Значит, не всё так безнадёжно, да и отзывы о нашей работе хорошие, начальство и надзорные органы довольны.

– Здесь очень помогает папин оптимизм, – включилась в разговор Соня. – Сейчас я чувствую, что надежды на справедливость и благополучный исход возвращаются.

– А как вы вообще здесь живёте, чем занимаетесь? – спросил Саша, обращаясь к ней.

– Хорошо живём. Главное – вместе. Есть работа. Сами понимаете – не Ленинград: бывает скучно. Но война же – всем не до веселья. С ужасом думаю о нашем Ленинграде, о тех, кто сейчас находится там. Страшно подумать, фашисты у стен Ленинграда…

– Многое нам не могло даже присниться из того, что произошло. Но ничего, не было ещё силы, чтобы могла сломить наш народ, Гитлер тоже обломает себе зубы, – заметил Гамов. – Но, что это мы о грустном? Давайте споём, что ли?