Пионеры на море - [18]

Второй был моложе. Весь вид его доказывал, что он терпит нужду и даже голодает. Один глаз был закрыт черной повязкой, зато другой светился злым огоньком.

Не отрываясь, смотрел он на золотистый напиток и облизывал сухие губы.

Лицо широкоплечего человека тронулось презрительной усмешкой, и глаза уверенно сощурились.

— Ну-с, лейтенант, поздравляю. Пришли наши соотечественники. Гм… Советский крейсер «Коминтерн», носивший имя «Светлана» в бытность вашу на нем мичманом.

— Не говорите, капитан! Видел я этих мерзавцев, этих бандитов, будь они трижды прокляты! Моя «Светлана», моя «Светлана»!

— Лейтенант!

— Есть.

— Поставьте стопочку на место. Успеете напиться. Выслушайте меня. Есть дело, которое, конечно, оплатится. Дело полезное для нашего союза. Мы поручаем его вам, а заплатят, разумеется…

Итальянка окончила пляску. Кабачок заревел пуще прежнего. Широкоплечий человек поморщился.

— Как полиция терпит такое безобразие! Ну, к делу, лейтенант. Я познакомлю вас с положением вещей. Оно очень простое, но вместе с тем… Гм… лейтенант, можно подумать, что ваша рука и стопка с коньяком намагничены и взаимно притягиваются. Ну, выпейте.

Одноглазый человек залпом осушил стакан.

— Теперь внимание, лейтенант. Вы еще не знаете, как итальянцы заигрывают с большевиками? Везут их завтра на Капри[34], устраивают банкеты и прочее. Но это оборотная сторона медали, другая вот. На обратном пути с Капри наши дорогие гости, чтоб им пусто было, пройдут по Королевской улице. Там завтра концерт, и наверное это мужичье поразинет рты… А если нет, так надо, чтобы поразинули, понимаете?

В это же время надо показать им вот эту открытку и бросить на землю. Конечно, они не утерпят, — ну, ударят разок, а вы увернитесь как-нибудь. Выпить? Эй, еще коньяку!.. Подымется кутерьма, а тут уж дело не наше. На площади будет расставлено достаточное количество фашистов, достаточное, по крайней мере, для того, чтобы перестрелять этих бродяг. Что потом? Потом — газеты, печать, шум на весь мир… Большевистские матросы скандалили в Неаполе в пьяном виде, избивали женщин, убили карабинера, пытались поднять бунт и прочее. Подхватят другие страны, и пошло гулять. Больше эту рвань ни в один порт не пустят. Ведь согласны же вы со мной, дорогой, что мы должны всеми средствами помогать нашей истерзанной род… Еще выпить? Вот коньяк, а вот и лиры[35], — видите, как хрустят? Это задаток, будет еще. Ну, лейтенант, согласны?

Лейтенант сверкнул своим единственным глазом.

— Я — бывший морской офицер, капитан, а то, что вы мне предлагаете… это, знаете, того… чересчур… А впрочем…

Единственный глаз потух. Руки потянулись к кредиткам…

— Согласен!

— Браво! Давайте руку, лейтенант; я всегда был уверен в вашей любви к родине. Значит, завтра на Королевской. В семь вечера.

Гришка еле дотащился с негром до порта. Напрасно, выбиваясь из сил, старался он выпытать у негра, с какого он корабля и где его стоянка. Тот только бормотал:

— London… Otranto… London…

«Что за атранта? Не иначе, как корабль его так называется, а плывет он из Лондона… Английский»… — мелькнуло в голове вспотевшего Гришки.

Он стал читать надписи на корме пароходов. Попадались все такие, что Гришка не мог их прочесть.

Чуть не падая от усталости, Гришка увидел, наконец, огромный, щеголеватый пароход. Опустив негра на землю, он подбежал к корме парохода и еле прочел:

OTRANTO LONDON.

С кормы свешивалась хмурая физиономия. Матрос ворчливо крикнул что-то. Не понимая окрика, Гришка вполголоса рассказывал о негре и махал рукой. Матрос, не спеша, спустился по трапу.

Увидя распластавшегося на земле негра, матрос подбежал к нему, замотал головой, хлопнул Гришку по плечу и крепко пожал ему руку.

— You are a capable fellow, thank you for negro! Of what ship are you ship-boy[36]?..

Кой-какие слова Гришка узнал от кока.

— Шип мой называется «Коминтерн», а сам я не юнга, а советский матрос.

Матрос взвалил негра на плечи и, обернув лицо, сказал:

— Comintern? Soviet? All right[37]!

Гришка с трудом разобрал, что тот сказал, но оттого, что он разговаривает с английским матросом и понимает его, Гришке стало радостно и весело.

Он подбежал и стал помогать ему нести негра.

У трапа парохода матрос остановился и вытащил из кармана трубку.

Заросшее щетиной и красное от натуги лицо его добродушно улыбалось.

Он протянул трубку Гришке и сказал:

— Возьми на память от Бена. Это самое дорогое, что у меня есть…

Постукал обкуренной трубкой по твердой, как доска, ладони и добавил:

— Fine pipe…[38]

Матрос сунул Гришке в руку трубку и, с негром на плече, пошел, балансируя, по трапу. Гришка ничего не успел сказать, как матрос исчез на корме парохода.

В руке у Гришки осталась большая изогнутая трубка с металлической крышкой.

Спотыкаясь от усталости, Гришка разговаривал сам с собой:

— Говорил не раз кок, что трубка для моряка — это вторая жена. Стало-быть, и верно я хорошее дело сделал. Чего ж я с ней теперь делать буду?

Гришка остановился и хлопнул себя по лбу:

— Да я ведь батьке трубку обещал!

Плутая по порту, Гришка, наконец, увидел огни крейсера и строгую обводку его бортов. Дрыгнув ногой, Гришка свистнул: