Пифагор - [107]

«Зачем нам Афины?..»

На третий день плавания от острова к острову показалась крайняя оконечность Аттики. На верхушке мыса[78] белела колоннада храма.

   — Посейдон! — услышал позади себя финикиец-кормчий и оглянулся.

Великий Врач протягивал к капищу руки и что-то напевал.

Финикиец разобрал повторяющееся слово «талатта»[79]. Оно ему ничего не говорило.

С этого момента Демокед заметался по палубе, подбегая то к Мардонию, то к кормчему.

   — Нельзя ли прибавить парусов? Мы тащимся как черепахи!

   — Присядь, — предложил Мардоний, показывая на канаты.

Демокед сел.

   — Я понимаю твою радость, — заговорил перс. — Но не будем забывать о деле. Мы плывём вдоль сильно изрезанного берега. Я вижу массу бухточек, рыбачьи судёнышки, деревни на холмах. Что это за земля?

   — Побережье Аттики. Его обитателей называют паралиями — прибрежными. Это мореходы, рыболовы, ремесленники — люди, живущие не возделыванием земли, а морем. С ними приходится считаться правителям Афин, ибо они строят корабли, составляют их команду. Первая крупная бухта на этом побережье — Фалер, которую афиняне, живущие в парасанге от моря, сделали своей гаванью.

Демокед сидел на канатах, погруженный в угрюмое раздумье. «Каким счастьем казалось мне в Сузах посещение этих мест, помнящих меня молодым! А теперь мне кажется, лучше бы вовсе не видеть этой бухты, этого берега и окаймляющих долину зелёных гор. И как я покажусь в городе с такой свитой?»

Послышались мягкие шаги Мардония.

   — Это какой-то праздник? — спросил он.

Демокед кинулся к борту. На берегу царило оживление. Люди плясали, обнимались, что-то выкрикивали. И никто не обращал внимания на приближающиеся к молу корабли.

   — Так эллины не празднуют, — сказал Демокед. — Да здесь и не место для праздника. Это Фалер, порт Афин. Пожалуй, мне лучше сойти сначала одному, а ты прикажи подвести корабли вон за ту кучу пифосов.

«Что бы там ни было, — думал Демокед, спускаясь по сходням, — лучше, когда люди заняты собой и не приглядываются к чужеземцам».

Некоторое время он стоял в нерешительности, не зная, стоит ли подходить к неведомо чем возбуждённым людям.

И вдруг из-за пифосов к нему кто-то кинулся, и он узнал Анакреонта. Появление его было столь неожиданным, что Демокед на мгновение остолбенел.

   — Ну и ну! — воскликнул он наконец, обнимая поэта. — После твоего письма я рассчитывал повидаться с тобой на агоре, во дворце твоего покровителя, а ты... встречаешь меня здесь. Не чудо ли это? Не стал ли ты провидцем, как Пифагор?!

Поэт глубоко вздохнул.

   — О, если бы я им был... Тогда бы мне не пришлось прятаться, как беглому рабу, и дрожать за близкого мне человека.

   — Объясни же, что произошло.

Анакреонт безнадёжно махнул рукой.

   — Толпа ворвалась во дворец, оказавший мне гостеприимство после того, как случилось несчастье с Поликратом. Всё разнесено. Видишь, они празднуют победу, я же сопровождаю побеждённого.

   — Ты о Гиппии?

   — Да. Я надеялся найти здесь корабль. Жизнь Гиппия в опасности. Ведь четыре года назад кинжал, поразивший Гиппарха, был направлен против него. Но кто возьмёт на борт человека, ныне преданного проклятию?!

   — Погоди! Мне кажется, есть выход. Ведь я прибыл на персидском корабле.

   — Да, — с грустью проговорил поэт. — Наверное, царь направил к Гиппию послов. А он вынужден скрываться в одном из пифосов.

   — Да нет. Дарий приказал мне объехать Элладу в сопровождении стражей, с тем чтобы потом я смог побывать на родине. Стражей я должен выдавать за своих слуг. Среди них царский племянник. Сейчас я выясню, возьмёт ли он на борт тебя и твоего покровителя.

   — Нет, только его. Меня ждут в Фессалии.

Вскоре Демокед вернулся:

   — Решено. Гиппий может сесть на судно с наступлением темноты, и мы сразу же отплывём в Мегару. Там твой покровитель будет в безопасности.

   — Как! Ты не побываешь в Афинах?! Не увидишь только что отстроенного театра Диониса? Не услышишь моих новых песен?

Демокед развёл руками:

   — Решаю не я. Мне запрещено далеко уходить от провожатых. А им теперь Афины не нужны. Так и было сказано: «Зачем теперь Афины, если у нас будет Гиппий».

Удар судьбы

В то утро математики внесли в домик Пифагора статую Музы и поставили её у окна, дожидаясь, когда Учитель вернётся с обычной утренней прогулки. Послышались его шаги. Юноши замерли: неужто и этот их дар не будет принят?

Но вот раскрылась дверь. И сразу же послышался тихий возглас. В нём прозвучало огорчение, чувство, которое, как им казалось, чуждо Учителю. Но вскоре они увидели его лицо, как всегда спокойное и благожелательное.

   — Скажи, мальчик, — обратился он к Тилару, — почему разгневана твоя Муза? Во время странствий она мне явилась в видении, и лицо её скорее выражало просьбу, и она очень похожа на одну женщину, которую ни ты, никто из вас не мог знать. Нет, я не пронёс её через все мои жизни, но в этой она была последней. Долгие годы я о ней ничего не слышал. И теперь она передо мною. Родопея... Слепок из дерева. А я и не знал, Тилар, что ты художник.

Тилар поднял голову, и то, что Пифагор прочитал в его взгляде, ещё более его потрясло: «Девушку звали Мией. С такими глазами не обманывают. Я не мог нарушить обета молчания и ей помочь».