Piccola Сицилия - [83]

* * *

Однажды, когда он возвращался домой, ему попался большой уличный пес. Он грозно рычал, но не бросался. Мориц вспомнил то, что усвоил еще ребенком в деревне: не убегать. Для собаки бегство – признак слабости, и пес нападет. Но и смотреть собаке в глаза тоже нельзя – пес воспримет это как агрессию, вызов. Мориц просто двинулся дальше, не реагируя на рычание. Будто пса и не было, будто его самого не было. Глядя прямо перед собой, он миновал пса, захлебывающегося в рыке, но не пытавшегося наброситься. И тут все стихло. Мориц улыбнулся. Его охватило внезапное ощущение могущества.

Мир принадлежит невидимкам, думал он, а вовсе не громким и решительным, как все считают. На последних приходятся вся зависть, весь гнев и нападки, тогда как невидимки идут своим путем. Весь секрет в том, что надо не только не быть частью мира, но еще и не занимать никакой позиции по отношению к нему. Позиция предполагает некое «я», которое отстраняется от внешнего мира. И тем самым делает себя видимым. Досягаемым. Ты судишь и становишься судим. Вот если бы ему удалось перенести на свое дневное сознание то чувство из лихорадочных ночей, когда он не знал больше, кто он. В то время как другие молодые люди стремятся выделиться из массы, обзавестись знаками отличия, символами особости, он пойдет другим путем: избавится от самого себя. Станет никем. Научится не сопротивляться миру. Как когда-то в интернате – те годы он выдержал только благодаря тому, что выпал из поля зрения более сильных. И если сейчас сделать следующий шаг, если он просто позволит совершаться тому, что должно свершиться, доброе или злое, если укутает себя в туман бесстрастия посреди громкого, алчного мира, – если ему все это удастся, он станет невидимым.

* * *

Боевое крещение состоялось посреди проспекта де Картаж. На тротуаре перед кафе Vert стояли двое вооруженных американских солдат и проверяли у прохожих документы. Вместо того чтобы свернуть в переулок или в какое-нибудь заведение, Мориц пошел прямо на них. Смотрел внутрь, полностью уйдя в себя – настолько, что, казалось, он двигается в своем собственном мире, не в их, солдаты не были врагами, а потому в нем не было ни страха, ни гнева. Он просто шел мимо. Один из солдат повернулся к своему товарищу и задел Морица прикладом.

– Sorry, – сказал он.

А Мориц шел дальше, будто ничего не заметив. Он и вправду не ощутил боли, вообще ничего не почувствовал, словно укрытый ватой. Глаза его молчали. Его мысли молчали. Его чувства молчали. Лишь эйфория нарастала внутри. Он был непобедим.

* * *

Только постучав в дверь дома Сарфати, он вышел из транса. Дверь приоткрылась самую малость, и черные глаза Ясмины сообщили: что-то случилось. В следующий миг она открыла дверь шире, впуская его. Только войдя, он понял, что она плакала.

Альберт, сгорбившись, сидел на диване, держа очки в руках и вперив взгляд в пол. Мими сидела подле него, рука ее утешительно лежала на спине мужа. Она была бледна, в глазах страх. Виктор, подумал Мориц, они получили вести от Виктора. Плохие вести. Подойдя ближе, он заметил кровь на костюме Альберта.

– Вы поранились?

– Нет. – Альберт неловко надел очки.

Мориц увидел, что глаза у него покрасневшие. Слова давались Альберту с трудом, он будто пытался составить не дающиеся ему фразы о случившемся, ужасном.

– Американский бомбардировщик рухнул на центральные кварталы. Прямо на кафе. Много убитых. Раненых оперируют. Это была бойня.

Мориц испугался себя, потому что в первый момент испытал невероятное облегчение: погиб не Виктор. Люди в кафе. Чужие. И тут же устыдился того, что – в отличие от Альберта, Мими и Ясмины – всего лишь удивлен, но не потрясен. А если бы погибшие были немцами? Война притупила его чувства? Или плащ невидимки сделал бесстрастным и его сердце?

– В кафе был Латиф, – еле слышно сказала Ясмина. – Он часто там обедал.

Мориц почувствовал, как кровь отливает от лица.

– Мы вытащили его из-под обломков. Но он был уже мертв. Я больше ничего не мог сделать.

Голос Альберта прерывался. Он встал, снял запачканный кровью пиджак и прошел в кухню, чтобы умыться. Мориц все стоял посреди комнаты и вдруг почувствовал себя абсолютно никчемным. Ему хотелось утешить женщин, но как? Мими ушла за Альбертом в кухню, Мориц остался с Ясминой. Избегая смотреть на него, она принялась убирать со стола чайные чашки, чтобы занять себя. Все, что он мог сказать, казалось ему пошлым. Он забормотал было соболезнования, но умолк. Ясмина вышла.

* * *

Полная луна светила в окно. Веселый гомон, доносившийся с проспекта де Картаж, казался призрачнее, чем когда-либо. Мориц встал с кровати. О сне нечего было и думать. Он спустился в кухню, чтобы смыть пот с лица. Испугался, увидев, что кто-то сидит в полутемной гостиной на диване. То был Альберт, склонившийся над книгой. В стеклах очков отражался язычок свечи. Увидев Морица, он ничего не сказал, но Мориц прочел в его взгляде приглашение и сел рядом. Посмотрел на книгу. Еврейский шрифт. Тора.

– Вы верите в Бога, Мори́с? – спросил Альберт.

Мориц кивнул. Альберт отложил Тору.

– Я искал в этой книге объяснение. Но не нашел. – Альберт сказал