Piccola Сицилия - [81]

Вечерами Мориц читал итальянские книги, какие удавалось найти. Даже если он понимал лишь половину из прочитанного, фантазия выстраивала вторую половину, чтение было для него своего рода головоломкой. Слова, которые он не мог связать с известными ему латинскими, он подчеркивал. На следующий завтрак или ужин прихватывал книгу и спрашивал значение слов. Мими улыбалась его немецкой дотошности, но получала большое удовольствие, обучая Морица произношению – lenzuole, fiordilatte, arcobaleno[55].

– Эти слова надо не произносить, а выпевать! – смеялась она.

Морицу нравилось звучание итальянского, язык определял взгляд на мир, отношение к жизни. Новый язык, думал он, словно дает тебе крылья, и ты взлетаешь, преображаешься в кого-то другого. В того, кто на самом деле всегда жил в тебе, но просто не знал, как вырваться наружу. Иногда другой язык не ведет нас в далекие края, а делает ближе к самим себе.

– А вы знаете, – сказал как-то Альберт за ужином, – сколько итальянских слов происходит из арабского? Вот, например, Una tazza di caffè con zucchero[56], здесь целых три арабских слова! Ат-тасс, аль-кахуа, ас-суккар! Кстати, на иврите звучит похоже – кавах, сукар. И французы тоже переняли это: Une tasse de café avec du sucre, voilà! А как будет по-немецки?

– Eine Tasse Kaffee mit Zucker.

Альберт только развел руками:

– И из-за таких мелких различий мы придумали разные языки? Quelle connerie![57]

– А вы кем себя считаете? – спросил Мориц. – Евреем, или итальянцем, или тунисцем?

Альберт взглянул на него серьезно, но и весело:

– Вот это очень немецкий вопрос.

– Почему?

– Вы используете «или». Мы предпочитаем «и».

Глава 27

Однажды вечером Мориц снял с вешалки костюм Виктора и надел. Ремень пришлось затянуть потуже, но в остальном костюм оказался впору. А к костюму черные полуботинки, итальянская кожа, – все изящнее и франтоватей, чем вещи, какие Мориц носил в Германии. В темноте, как он надеялся, он не будет бросаться в глаза. Он как раз собирался покинуть дом через черный ход, когда из кухни вышла Ясмина.

– Вам нельзя на улицу!

– Мне надо. Иначе я сойду с ума.

– Лучше сойти с ума, чем быть убитым.

– Не беспокойтесь, со мной ничего не случится.

– Виктор тоже так говорил.

Почему она удерживает его, спросил он себя, если она ему не доверяет? Ведь она должна бы радоваться, если его арестуют?

Голос Альберта спугнул обоих:

– Куда это вы собрались?

– Просто вдохнуть воздуха. Почувствовать себя нормальным.

– Это невозможно. Что вы будете делать, если патруль спросит ваши документы?

– Не знаю. Но…

К ним присоединилась Мими. Она была в ночной рубашке.

– Отведи его к месье Леви, – предложила она.

Альберт с сомнением взглянул на жену.

– Кто это? – спросил Мориц.

– Месье Леви чинит радиоприемники, – ответил Альберт.

– Радиоприемники?

Мими продолжала гнуть свое:

– Скажи ему, что Мориц – немецкий еврей, что он в бегах.

Альберт наморщил лоб.

– А это может сработать…

Мориц вопросительно переводил взгляд с одного на другого.

Альберт снял очки и сказал почти шепотом, словно за дверью стоял жандарм:

– Месье Леви годится не только по части радио. Однажды он нарисовал на салфетке такого да Винчи, что не отличить от оригинала!

Мориц начал понимать.

– Он помогает евреям бежать из Европы. Они прибывают через Палермо и Марсель, а отсюда уже едут дальше, в Америку или Палестину. Но американцы заблокировали порты, а в Палестине британцы заворачивают корабли назад. Там протесты местных против новоприбывших. Словом, нужны правильные бумаги. Вы понимаете?

– Да. Давайте сходим к нему.

– Вам к нему нельзя. Месье Леви очень недоверчив.

Альберт поднялся в спальню и вернулся с удостоверением личности Виктора, которое они сохранили. Раскрыл серый, потертый документ. Фото Виктора в черном костюме и галстуке, размашисто написанное имя, поверх – красный штамп: ЕВРЕЙ.

– Вы примерно одного возраста. Если Виктор вернется, мы заявим, что документ утерян, и он получит новый.

* * *

На следующий день Мориц починил старую камеру Альберта с объективом-гармошкой. Альберт где-то раздобыл пленку, зарядил в камеру и усадил Морица на стул перед задернутыми занавесками. Морицу непривычно было находиться по другую сторону от камеры, и он нервничал. Ясмина откровенно забавлялась, наблюдая, как он непрерывно дает указания по поводу выдержки и диафрагмы.

– Да замрите же вы наконец! – прикрикнул Альберт.

Вечером Альберт с отснятым негативом и удостоверением отправился к месье Леви на рю де ль’Авенир.

* * *

И потом они сделали то, о чем не стали рассказывать женщинам. Мориц попросил об этом Альберта, чтобы уже быть совершенно уверенным. На тот случай, если его арестуют и будут допрашивать. Альберт не отмахнулся от его опасений, как боялся Мориц, а подхватил идею по поводу обрезания. Вопрос был слишком интимный. Они тайком посетили месье Меллулу, старого мохела, который больше не практиковал. Альберт лечил его бесплатно, так что Меллул задолжал ему ответную услугу. Под строгим секретом они рассказали ему правду. Старик был так тронут тем, что Мориц сделал для Виктора, что поклялся унести эту тайну с собой в могилу. В своем маленьком темном жилище месье Меллул по всей форме провел «брит-мила», как будто Мориц действительно был евреем. На прощанье он вручил Морицу Тору со словами: