Пианист - [6]

– И это говоришь ты, который крутится в самой гуще и успел ухватить все, что мог.

– Крохи с барского стола. Хорошие места расхватали другие, к тому же я выбрал не ту партию. Вышел из ОСПК, чтобы стать революционером-боевиком, а потом ушел и от них. Был вне партий. Хорошо, что вовремя понял: надо идти в социалисты. Социал-демократия – это не просто политическая доктрина. Это кодекс жизни. Мы все в глубине души социал-демократы. И живем по-социалдемократически. Живем, терпеливо ожидая каждый день своей очереди в ванную комнату по утрам и плотских радостей по ночам, а людям норовим вбить в голову тезис о малом зле. Пусть тебе лучше повысят налоги, но зато отнимут всякую возможность стать Рокфеллером. А если что не так – за нас думает начальник. Вентура, а ты что скажешь? Я всегда равнялся на тебя. Сначала в ОСПК, а потом в КПИ. Ваше слово, маэстро.

– Я всего-навсего нерадивый переводчик.

– А теперь этот заныл. Не видать нам сегодня покоя. Пойдем без них, пусть они остаются. И сострадают друг другу.

Однако Ирене не собиралась оставлять мужчин одних.

– Скажи мне, что с тобой, какая муха тебя укусила?

– Просто посмотрел в зеркало и увидел себя трезво. Поеду-ка я в Венесуэлу, сколачивать состояние.

– Каким образом?

– Сперва надо туда добраться. А потом увидим. Открою фабрику по производству каталонской колбасы. Я полагаю, там немало каталонцев-эмигрантов. Завтра же пойду в Женералитат, попрошу аудиенцию у Пужоля и предложу ему план идеологической экспансии на базе производства каталонской колбасы. Кстати о колбасе. Вы ужинали?

Услышав утвердительный ответ, Шуберт идет к холодильнику, открывает его и декламирует:

– «Одиночеством к людям гонимый, прихожу к одиночеству снова».[6] Хотя бы кусочек колбасы. Ну, оиологиня, теперь поняла? Я же говорил, давай перекусим, у этой парочки вечный пост.

– Только о еде и думаешь.

– Есть яйца. Можешь сделать омлет.

– В этот дом культурные веяния еще не проникли. Спорю на что угодно, вы понятия не имеете, чей «Арсак».[7]

Смирившись, Шуберт достал из холодильника яйца и пошел к плите. Ирене ждала, кто продолжит разговор, а Луиса старалась заняться чем угодно, лишь бы не разговаривать. Вентура собрал страницы и понес к себе в комнату. Сначала он сунул их в ящик тумбочки, потом под подушку, но, собравшись с мыслями, достал и запихнул под матрас, а сам сел на постель, как раз на то место, где под матрасом покоились плоды его двухнедельных трудов. Если я умру, не закончив перевод, пусть меня похоронят вместе с рукописью. Нет, пусть лучше Луиса ее найдет. Все вверх дном перевернут, будут искать мой труд, и, только когда меня похоронят, странички объявятся, как посмертное послание моего таланта. „С детских лет меня смущало одно место из «Макбета». Вот оно: стук в дверь, который раздается после убийства Дункана, вызывал у меня чувство, которого я никак не мог объяснить. Стук звучал необычайно торжественно и повергал убийцу в неописуемый ужас. Прошли годы, но я так и не постиг, почему стук в дверь производил на меня такое впечатление».

– Что ты делаешь тут в потемках?

– Отдыхаю от Шуберта.

– До чего он нудный. Но в данный момент он занят омлетом. Если хочешь, можем никуда не ходить.

– Тебе хочется поговорить с Фисасом.

– Я могу поговорить с ним завтра или еще когда-нибудь.

– Не волнуйся так. До чего же на вас всех подействовало возвращение Фисаса. И больше всех возбудился Шуберт. Давно он не играл своей роли с таким подъемом, Фисас возвратился vincitore.[8]

– Он всегда был победителем.

– Были времена, когда нам претили победители.

– Были времена, когда я верила в воскрешение плоти и отпущение грехов.

– Да, были времена…

– Брось грустить, пожалуйста. Я могу повидаться с Фисасом когда угодно. Хочешь, не пойдем никуда и спокойно посидим дома.

Наверное, в ее глазах, которых он не видел, был вызов, потому что в голосе он прозвучал.

– Но ты со всеми уже договорилась.

– Да.

Луиса покорно вздыхает и садится с ним рядом и, сама того не зная, рядом со спрятанными под матрасом страничками.

– Что делает Ирене?

– Ничего.

– Посмотришь на нее – дура дурой.

– То-то вы все за ней ухлестывали в университете.

– Она была из немногих эмансипированных, которые исповедовали свободную любовь и применяли свое кредо на практике. Но, похоже, выдохлась.

– Зануда Шуберт вымотает кого угодно.

Слышно было, как сбивают яйца, как всхлипывает на сковороде масло, как яйца зашипели на раскаленной сковороде и как Шуберт переворачивает омлет, подзадоривая себя.

– А помидорчика нет? Хочу хлеб с помидором.

– Консервированные, – крикнула Луиса, не вставая с кровати.

– Хлеб с консервированным помидором? Чарнегос[9] вы, а не приличные люди.

– Когда он берется острить, становится невыносимым.

– Останемся здесь. Как будто спрятались от всех. Сейчас они начнут нас искать.

Луиса смеется и обнимает его. Мягкое теплое тело прижимается к нему, и желание поднимается пружиной. Он приникает губами к волосам женщины, а она целует его в губы влажным поцелуем.

– Хочешь? Прямо сейчас? Здесь?

– Почему не спросишь: можешь – прямо сейчас, здесь?

– Можешь – прямо сейчас, здесь?

– Того гляди, войдет этот псих.