Пианист - [4]
– Ты что – работать взялся? Перевел сегодня что-нибудь?
– Спасибо, что не спросила, много ли перевел? Облегчаешь мне ответ. Перевел кое-что. Точнее, строк десять, но добросовестно. Прочесть?
– Я никогда не помню, что ты переводишь.
– Размышления Томаса Де Куинси, антология и комментарии. Сегодня мне удалось перевести этот кусок: «С детских лет меня смущало одно место из «Макбета». Вот оно: стук в дверь, который раздается после убийства Дункана, вызывал у меня чувство, которого я никак не мог объяснить. Стук звучал необычайно торжественно и повергал убийцу в неописуемый ужас. Прошли годы, но я так и не постиг, почему стук в дверь производил на меня такое впечатление». Обрати внимание: слово «почему» я подчеркнул, чтобы его набрали курсивом, как в оригинале. Это все.
– Вижу, не надрывался.
– По-видимому, нет. С Томасом Де Куинси у меня та же штука, что и с переводом, который я делал до него и который мне помог закончить Шуберт. В самый разгар интеллектуальных потуг меня осеняет: ч го он мне, этот Томас Де Куинси? А не послать ли этого Томаса Де Куинси в задницу? На что он мне сдался? Не один час пройдет, пока я себе отвечу: не Томас тебе нужен, а те восемь или десять тысяч песет, которые ты получишь за перевод, но сегодня, к примеру, я сделал всего десять строчек, так что и пятидесяти песет не заработал. Только сяду, спина начинает болеть, я встаю, хожу по комнате, и так и сяк, чем угодно готов заняться в этой клетушке, лишь бы не переводить.
– Ну так верни перевод или закончи его вместе с Шубертом. Он же предлагал тебе работать вместе, у него терпения хватит на двоих.
– Ненавижу принимать жертвы.
– Гонорар поделите пополам, как в прошлый раз.
– Нет, этот перевод я сделаю сам.
– Как хочешь.
– Нам нужны деньги?
– А ты как думаешь?
– Мама в этот раз оставила нам двадцать пять тысяч песет под лампой на письменном столе. Я заметил, когда она ушла.
В глазах Луисы вспыхивает усмешка.
– Хорошо.
– Ну ладно, заметил раньше, но сделал вид, будто не заметил. Отдам, когда придет в следующий раз или когда буду у нее.
– Ничего. Раз дала, значит, могла дать. Не надо огорчать матерей. Моя тоже хоть раз в неделю зазывает к себе – подкормить, да еще посылает нам банки с гусиным паштетом.
– Как им, должно быть, горько: произвели на свет поколение безработных.
– Особенно твоим, они-то считали, что родили Эйнштейна.
– Мои бы удовольствовались и тем, что родили первостатейного каталонца.
– Ах ты, мой первостатейный каталонец, а ведь омлета ты не доел.
– Первостатейные каталонцы омлетов не едят.
– А что едят первостатейные каталонцы?
– Botifarra amb mongetes о conill amb all i oli.[3]
Луиса собирает на вилку остатки холодного омлета и доедает.
– Ну ладно.
В дверь звонят.
– Давай скорей. Одевайся.
И сама убегает одеваться, как будто жизненно важно, встретит ли она пришедших в полной готовности. А он сидит как сидел, неподвижно застыл на постели, широко расставив ноги и свесив руки. И слушает доносящийся из коридора обязательный обмен приветствиями:
– Ах, это вы, негодники. Входите, размножайтесь.
Томный голос Шуберта:
– Я же говорил, что придем слишком рано.
Мальоркинский, чуть в нос выговор Ирене:
– Ничего себе прием.
– А где же Вентура?
– Прихорашивается.
– Где ты там, Вентура, выходи! Не выбивайся из сил! Оставайся, каким тебя сделала природа!
– Вентура, побритый и помытый, красавчик писаный, – повторяет Луиса с усмешкой в голосе.
– Мой Вентура такой красавчик! Мой Вентура красавчик писаный! – выводит Шуберт томным голосом, и приходится гаркнуть на него:
– Заткнись, педик!
– Боже, как рычит! Да это же не Вентура, его подменили! Не Вентура, а вылитый лев с эмблемы фильмов «Метро-Голдвин-Майер»! Мать твою за ногу, что я вижу. Перевод, целый абзац. Вентура работает, трудится. Гляди, Луиса, он скоро даст тебе отставку. Ты же знаешь, трудно заработать первый миллион, а там уж – деньги к деньгам.
Рубашка надета, брюки – тоже, ботинки на ногах, и одна рука проводит по волосам, а другая ощупывает знакомые потемки комнаты, вот дверь, коридор, и он предстает перед троицей, которая поджидает его на кухне, сидят ждут, будто выхода актера.
– Ты права, Луиса, побритый и помытый он не так страшен.
– Мерзкая зависть.
Луиса отвечает, Луиса берет его под руку и ведет на кухню, словно ведет не на кухню, а под венец.
– Как ни старайся, Шуберт, тебе не скрыть своего низкого происхождения. Хамом был, хамом и остался.
– Не то что сеньор, он-то окончил французский лицей, это накладывает неизгладимый отпечаток. Prix d'excellence[4], любимец сеньоры Риверы. Это дает общественный и культурный уровень, а без него в нашей демократической Каталонии в люди не выбьешься. Не отойди ты от политики, уж наверняка стал бы советником от социалистов в какой-нибудь Матадепере. Нашел время отойти от политики… Знаешь, не заниматься политикой в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году…
– У тебя нет никакого морального права критиковать меня. Ты стал социалистом полгода назад, когда они победили на выборах.
– Но во мне это вызревало с детства, просто осознал я это двадцать восьмого октября тысяча девятьсот восемьдесят второго года.
Кто он, Хесус Галиндес? Жестокий палач, интриган, благородный и мудрый баскский патриот, беспринципный провокатор, агент Коминтерна и ЦРУ, рыцарь высокой идеи, гомосексуалист, небезупречный пророк?… В мире до сих пор существует и действует интернационал – он нигде не значится, о нем не упоминается в книгах и газетах. Но некоторые тени непогребенных трупов лучше не тревожить и через тридцать лет…Политический триллер современного испанского писателя Мануэля Васкеса Монтальбана «Галиндес» был экранизирован в 2003 году.
Фрэнклин Шоу попал в автомобильную аварию и очнулся на больничной койке, не в состоянии вспомнить ни пережитую катастрофу, ни людей вокруг себя, ни детали собственной биографии. Но постепенно память возвращается и все, казалось бы, встает на свои места: он работает в семейной юридической компании, вот его жена, братья, коллеги… Но Фрэнка не покидает ощущение: что — то в его жизни пошло не так. Причем еще до происшествия на дороге. Когда память восстанавливается полностью, он оказывается перед выбором — продолжать жить, как живется, или попробовать все изменить.
Эта книга о тех, чью профессию можно отнести к числу древнейших. Хранители огня, воды и священных рощ, дворцовые стражники, часовые и сторожа — все эти фигуры присутствуют на дороге Истории. У охранников всех времен общее одно — они всегда лишь только спутники, их место — быть рядом, их роль — хранить, оберегать и защищать нечто более существенное, значительное и ценное, чем они сами. Охранники не тут и не там… Они между двух миров — между властью и народом, рядом с властью, но только у ее дверей, а дальше путь заказан.
Тайна Пермского треугольника притягивает к себе разных людей: искателей приключений, любителей всего таинственного и непознанного и просто энтузиастов. Два москвича Семён и Алексей едут в аномальную зону, где их ожидают встречи с необычным и интересными людьми. А может быть, им суждено разгадать тайну аномалии. Содержит нецензурную брань.
Шлёпик всегда был верным псом. Когда его товарищ-человек, майор Торкильдсен, умирает, Шлёпик и фру Торкильдсен остаются одни. Шлёпик оплакивает майора, утешаясь горами вкуснятины, а фру Торкильдсен – мегалитрами «драконовой воды». Прежде они относились друг к дружке с сомнением, но теперь быстро находят общий язык. И общую тему. Таковой неожиданно оказывается экспедиция Руаля Амундсена на Южный полюс, во главе которой, разумеется, стояли вовсе не люди, а отважные собаки, люди лишь присвоили себе их победу.
Новелла, написанная Алексеем Сальниковым специально для журнала «Искусство кино». Опубликована в выпуске № 11/12 2018 г.
Саманта – студентка претенциозного Университета Уоррена. Она предпочитает свое темное воображение обществу большинства людей и презирает однокурсниц – богатых и невыносимо кукольных девушек, называющих друг друга Зайками. Все меняется, когда она получает от них приглашение на вечеринку и необъяснимым образом не может отказаться. Саманта все глубже погружается в сладкий и зловещий мир Заек, и вот уже их тайны – ее тайны. «Зайка» – завораживающий и дерзкий роман о неравенстве и одиночестве, дружбе и желании, фантастической и ужасной силе воображения, о самой природе творчества.