Пейзажи - [52]

Я говорил о сохранившем свою актуальность значении кубизма. В некоторой степени это значение все же изменилось и будет меняться дальше в соответствии с нуждами настоящего. Смыслы, которые мы считываем с помощью кубизма, меняются в зависимости от нашего положения. Что мы можем прочесть сейчас?

Сегодня все более и более настойчиво утверждается, что «современная традиция» начинается с Жарри, Дюшана и дадаистов. Это придает легитимность современным течениям неодадаизма, автодеструктивного искусства, хеппенингам и т. п. Такое утверждение подразумевает, что характерное искусство ХХ века от искусства всех предшествующих веков отделяет его принятие абсурда, социальное безрассудство, крайняя субъективность и усилившаяся зависимость от экзистенциального опыта.

Ханс Арп, один из представителей оригинального дадаизма, писал: «Ренессанс научил людей высокомерному возвеличиванию своего разума. Современность с ее наукой и технологией довела человечество до мании величия. Дезориентация нашей эпохи происходит из этой переоценки разума».

В другом месте он утверждал: «Законы вероятности, которые охватывают все другие законы и которые столь же непостижимы для нас, как и глубина, откуда возникает вся жизнь, можно постичь, только полностью отдавшись бессознательному»[72].

Сегодня эти высказывания Арпа повторяют с небольшими изменениями все современные апологеты эпатажного искусства. (Слово «эпатажный» я использую в описательном, а не уничижительном смысле.)

В переходный период к той же традиции можно было отнести сюрреалистов, Пикассо, де Кирико, Миро, Клее, Дюбюффе, абстрактных экспрессионистов и многих других – традиции, цель которой состояла в том, чтобы лишить мир его пустых триумфов и обнаружить его боль.

Пример кубизма подталкивает нас признать, что это односторонняя интерпретация истории. У эпатажного искусства было много прецедентов. В периоды сомнений и перемен большинство художников обращаются к фантастическому, неукротимому и ужасному. Вящий экстремизм современных художников – результат отсутствия у них определенной социальной роли, в какой-то мере они вольны создавать свою собственную. Поэтому в истории искусства и нет прецедента, скажем, для автодеструктивного искусства. Однако его духом в прошлом были проникнуты другие сферы человеческой деятельности: еретические религии, алхимия, черная магия и прочее.

Настоящий разрыв с традицией или настоящая реформация традиции наступила с кубизмом. Современная традиция, основанная на качественно иных отношениях между человеком и миром, началась не с отчаяния, а с утверждения.

В этом и состояла объективная роль кубизма, доказательством чему служит тот факт, что, сколько бы ни отвергался его дух, кубизм снабдил все последующие движения главными средствами самоосвобождения. Иначе говоря, кубизм воссоздал синтаксис искусства таким образом, чтобы он мог вместить в себя современный опыт. Утверждение, что произведение искусства является новым объектом, а не просто изображенным сюжетом; композиционное построение, допускающее сосуществование разных временны́х и пространственных форм, включение в картину посторонних предметов, нарочитая деформация для передачи движения или изменения, соединение различных до сих пор несоединимых носителей и схематизация внешнего облика – таковы были революционные новшества кубизма.

Было бы глупо недооценивать достижения посткубистского искусства. Тем не менее справедливо будет сказать, что в целом искусство посткубистского периода отличалось тревожностью и крайней субъективностью. Однако пример кубизма не дает нам сделать вывод, что эта тревожность и предельная субъективность составляют сущность всего современного искусства. Они составляют сущность искусства в период колоссальной идеологической растерянности и вывернутой наизнанку политической фрустрации.

В первые десятилетия нашего века забрезжила надежда на преобразование мира, поскольку уже давали о себе знать силы, несущие перемены. Кубизм стал искусством, отразившим возможность этого преобразованного мира и ту уверенность, которую он вселял. Стало быть, в определенном смысле он был самым современным искусством – а также самым философски сложным, – которое только существовало.

Перспектива кубизма все еще совпадает с тем, что технологически достижимо. Тем не менее три четверти мира сегодня недоедают, и прогнозируемый рост мирового населения все еще опережает производство продуктов питания. Тогда как миллионы тех, кто находится в привилегированном положении, оказываются заложниками чувства растущего бессилия.

Политическая борьба будет колоссальной по своему масштабу и продолжительности. Преобразованный мир не родится так, как это представляли себе кубисты. Он появится в результате более длительной и более ужасной истории. Нам пока не видно конца нынешнего периода политических извращений, голода и эксплуатации. Но момент кубизма напоминает нам – если мы, разумеется, согласны быть представителями своего века, а не просто его пассивными созданиями, – что цель положить этому конец должна постоянно направлять наше сознание и решения.