Пейзаж с падением Икара - [20]

— До свиданья, Лжедмитрий.

Глава 3. Новая работа

В моем любимом кафе (что на улице Белинского) на стене висит репродукция картины Питера Брейгеля «Пейзаж с падением Икара». Я часто прихожу сюда, просто поглазеть; заказываю зеленый чай, чтобы отшить официанта, и весь вечер разглядываю шедевр. Главная мысль картины заключена в одном слове: «равнодушие» — ведь никто из персонажей (ни рыбак, ни пастух, ни пахарь, ни даже овцы) не заметил падения Икара. Художник изобразил героя в момент столкновения с водой — только ноги и торчат. Меня всегда поражала одна деталь: ведь эти люди на картине наверняка слышали всплеск воды, но при этом никто даже не обернулся — всем плевать — каждый занят своим маленьким и только ему нужным делом.

Пока я думал об этом, за мой столик подсел Петр и вместо приветствия сказал:

— Пожалуй, сначала я должен извиниться.

— За что?

— Ну, ты знаешь, — он отвел взгляд и неопределенно махнул рукой, — тот инцидент у тебя дома. Пойми, я ведь был пьян…

— Да-да, я помню: «ВДРЕБЕЗГИ-И-И»!

— …и тогда я еще не знал, честное слово, не знал о твоем отце…

— Да брось. У тебя есть смягчающее обстоятельство: ты идиот. Так что проехали.

Он потер ладони.

— Зато сейчас меня есть новость, которая точно поднимет тебе настроение. Ты наверняка слышал, что в Германии скоро начнется неделя русского искусства. Так уж вышло, что я курирую это мероприятие с нашей стороны, и меня попросили подобрать кандидатов — ну, тех, кто лучше всего «воплощает русский характер» и подходит…

— Даже не надейся.

— … что? Я ведь еще ничего не предложил!

— А это не важно, — я смотрел в окно на проходящих мимо людей. — Чтобы ты ни предложил, мой ответ: «даже не надейся».

Петр устало вздохнул.

— Как же меня достала твоя кислая рожа. Неблагодарный. Я ж для тебя стараюсь.

— Я вроде не просил.

— И зачем ты вообще пишешь картины? Помнишь, что нам говорили в Академии живописи: искусство оживает, лишь соприкоснувшись с наблюдателем. Книга — это то, что прочитано, а не то, что написано.

— Пожалуй, Гуттенберг с тобой не согласился бы.

— Любой нормальный художник желает прославиться, чтобы его произведение было на виду. Искусство требует зрителя.

— А зритель требует хлеба и зрелищ, и что с того? Я что, теперь должен лепить голых баб из хлебного мякиша?

Мы помолчали. Петру принесли пиво, он взял кружку, хотел отпить, но вместо этого вдруг грохнул ею по столу, разлив пену, и сказал:

— Из-за тебя я проиграл пари. Теперь я должен Наде двадцать баксов. Она знала, что ты откажешься.

— Постой-ка, — сказал я. — Какая Надя? Хромая что ли? Вы все еще встречаетесь?

— Не твое дело. И не смей называть ее хромой. Она тоже хотела включить тебя в список. Но потом махнула рукой и сказала, что ты баран и поэтому все равно упрешься рогами.

— Просто она тайно любит меня.

— Не пори чушь, тебя никто не любит…

— Вот спасибо.

— …потому что ты упрям, ворчлив и нелогичен.

— Чего же ты со мной общаешься тогда? Еще и в долг даешь. И кто из нас после этого нелогичен?

Петр прищурился.

— Я общаюсь с тобой по инерции. И еще потому, что считаю тебя талантливым художником.

— Спасибо за комплимент. Но, прости, не могу сказать того же о тебе.

— Да пошел ты! Я хотя бы умею зарабатывать деньги на своем таланте…

— О чем ты? На каком таланте?

— У меня талант убеждать.

— Как-то неубедительно звучит.

— Ха, ха, ха, очень смешно … а сам-то — у тебя два таланта: живопись и жалость к себе, — и номер два пока лидирует. Сделай одолжение: хоть раз используй свой шанс, езжай в Германию. Перестань ломаться, как девчонка.

— Как девчонка? И я слышу это от человека, который ходит на педикюр!

— Так, давай потише. Я был там только один раз.

— Да-да, конечно, один раз — не педикюр.

Люди в кафе стали коситься на нас. Петр сдавленно рассмеялся, стараясь придать моей фразе статус шутки.

— Прекрати, — прошипел он. — Ты же знаешь, что это Надя меня заставляет. Ей нравится, когда у меня ухоженные ногти.

— Так у тебя же талант убеждать: убеди ее, что грязные ногти — это круто. И нет проблем!

Секунду мы зло смотрели друг на друга, потом от души рассмеялись. Хохот продолжался так долго, что официантке пришлось сделать нам замечание.

— Я тебя ненавижу, — сказал Петр, хихикая, вытирая слезы.

— Да брось! Ты ведь любишь, когда тебя унижают. Иначе ты бы не связался с Надей. Я-то знаю.

Отсмеявшись, Петр серьезно посмотрел на меня — и снова стал жевать свою распухшую нижнюю губу.

— Слушай, ну правда, ну объясни мне, почему ты не хочешь лететь в Германию? Это же отличный шанс!

— Отстань.

— А давай поспорим, — он протянул руку.

— Ой, опять ты за свое, сколько можно спорить?

— Нет, серьезно, давай сыграем в «Идентификацию». И если ты победишь, я от тебя отстану.

— Точно отстанешь?

— Клянусь калиевой селитрой.

Мы скрепили спор рукопожатием. Петр окинул взглядом посетителей кафе и сказал:

— Смотри: кроме нас двоих здесь сейчас сидят восемь мужчин, и все они, в сущности, похожи. Но я точно знаю, что один из них — матрос, и он только что вернулся из затяжного плавания. Можешь определить, кто именно? Ты вырос в семье капитана — для тебя это должно быть легко.