Пейзаж с ароматом ментола - [8]

Я взялся методически простукивать стены и действовал настолько старательно, что, когда дошел до карты Европы, костяшки пальцев налились болью. Карта показалась мне наиболее опасным местом. Нет, эта стена не отзывалась за­маскированной пустотой, а выглядела подозрительной сама по себе — и в качестве части интерьера, и своей простран­ственной перспективой. Простучав кухню и коридор, я за­нялся полом, а потом, переставляя табуретку, внимательно осмотрел потолок. Если не принимать во внимание прячу­щегося за часами паучка, ничего особенного я не обнаружил и, как ни странно, воспринял этот сомнительный итог с некоторым удовольствием. Часы показывали половину пер­вого, и мне следовало допить коньяк и завалиться спать.

Ночь прошла спокойно. Мне снились не таинственные посетители, а прошлое лето и Наташа, с которой мы занима­лись любовью на озерном мелководье.

Я проснулся опустошенно-легкий и под буравчиками холод­ного душа решил не предпринимать ровным счетом ничего, а терпеливо ожидать продолжения событий. Надо ли говорить, что как раз этого продолжения мне хотелось меньше всего? Я был бы счастлив, если б события моей жизни как можно дольше ограничивались дневными встречами со своими рукописями и вечерними — с женщиной, умевшей любить не только в снах. Благодаря бабушке я с детства помнил несколько молитв, и в то утро помолился за modus vivendi, которого жаждала моя душа.

Следующий день прошел так, словно кто-то и впрямь услышал молитвы. Теперь-то я уверен, что в действитель­ности та короткая передышка призвана была подготовить меня к новому шагу на уже предопределенном пути.

Во второй после обстукивания квартиры вечер я тоже возвращался домой через бывшее кладбище. В кронах ста­рых кленов поселился сентябрь, но вечера, собирая на ска­мейках юные парочки, хранили верность августовскому теплу.

На подходе к дому я взглянул на свое окно и будто нале­тел на невидимую стену: в прямоугольнике окна вырисовы­вался светлый силуэт. Я до боли в веках зажмурился и через минуту осторожно приоткрыл глаза. Силуэт исчез. Я твер­дил себе об оптическом обмане изменчивых сумерек, одна­ко мое существо отказывалось в это поверить. Вместе с тем я почувствовал, как во мне зреет решимость. До подъезда оставалась сотня шагов. Я перешел на бег и очутился у две­рей квартиры меньше чем за минуту.

За эту минуту мне вспомнилось, как некогда, после вы­хода первых книг, тешил свое самолюбие изречением кого-то из латиноамериканских мэтров: я играю в писателя, и игра может стать смертельной.

У соседей слева гремел магнитофон, и поэтому расслышать что-либо из-за моей двери было невозможно. Видно, это обстоятельство придало мне мужества. Не имея при себе ни ножа, ни любого другого, хотя бы символического оружия, я без проволочек отомкнул дверь и щелкнул коридорным выключателем. Из закрытой темной комнаты доносился не­понятный ровный шум. Я набрал полные легкие воздуха и ударил в дверь ногой. Свет зажигался сразу за косяком. На столике у карты работал вентилятор. Вооружившись тяже­лым Шивой, я бросился в кухню...

Кроме меня, в квартире никого не было. Точнее, кроме меня, включенного кем-то вентилятора и запаха ментоловых сигарет.

Была еще бутылка коньяка. Я осушил полный стакан, остановил вентилятор и занялся расследованием.

Глазницы пепельницы зияли пустотой, зато следы пепла оказались на полу возле карты, которую я снова старатель­но обследовал от Лиссабона до Волги. Вряд ли я мог отве­тить на вопрос, что рассчитывал найти, ибо карта была на­клеена на глухую стену, выходившую обратной стороной на улицу.

Самым разумным выходом показалось возвращение к сформулированному три дня назад решению: подождать до­полнительных фактов.

Ожидание не затянулось: события буквально стояли за дверью.

После приличной дозы коньяка я уснул довольно быст­ро, но сон был неглубок и полнился неуловимыми образа­ми, обрывками мелодий, тревожными шорохами. Зеленая рыба сознания плавала в окрестностях зыбкой границы сум­рачной яви и сна. Что-то не позволяло ей опуститься ближе ко дну, обретя успокоение в мягких водорослях, и это "что-то" начинало воплощаться в тихом шепоте и легких шагах.

Я подхватился, будто от чьего-то прикосновения, и инстин­ктивно схватил стоявшею на полу Шиву. Цифры в деревянном окошке часов утверждали, что пошел второй час ночи. Штора осталась неопущенной, и в комнате было довольно светло.

Затаив дыхание, я подвинулся на середину кровати, чтоб увидеть дверь в коридор. Теперь оставалось чуть-чуть накло­ниться вперед. В редкой полутьме возникли размытые очер­тания матового дверного стекла.

Будь Шива живым существом, следующая минута стала бы для него последней. Моя рука сжала статуэтку с нечело­веческой силой: по ту сторону двери промелькнула отчетли­вая темная тень.

Сердце отсчитало несколько ударов, и стекло вновь по­темнело.

Страх туго спеленал ноги и заморозил волю. Во власти такого ужаса я оказался однажды в детстве, когда, начитав­шись на сон в пустой квартире новелл Проспера Мериме, проснулся среди ночи и, как эпилог кошмарного сна, ко мне протягивала руки Венера Ильская, точно такая же, как в книге: с пятнами патины и латинской надписью CAVE AMANTEM на постаменте.