Пейзаж - [17]

Второй тоже решил пойти в школу № 1. Ян Мэн позанимался с ним пару дней и заявил, что с такой головой на плечах Второй даже в Цинхуа[16] без труда поступит. Так неожиданно у Второго появилась цель в жизни.

Вечером, когда домашнее задание у всех было сделано, учительница Ян частенько брала с полки какую-нибудь книгу и начинала тихо, не спеша читать вслух. Её голос был невероятно мягким и красивым. Речь лилась так плавно, что слова, казалось, падали с неба, кружась в воздухе. Так Второй представлял в своих фантазиях голоса небожителей. «Вот если бы моя мать тоже могла так!» — нередко думал он. Матушка всегда старалась орать как можно громче, будто кто-то держит её за горло и не даёт сказать. Слюна летела во все стороны, окружающим то и дело приходилось утираться. Мать нигде никогда не училась, но определённо была умна. Бранясь, она умела приправить ругань самыми скабрёзными и обидными словечками из всех языков мира, выходило так смешно, что жертва не знала, смеяться или плакать. А учительница и её дети никогда не произносили даже самых безобидных ругательств. Как-то раз Второй рассказывал историю, как кто-то дома разбил стекло и, увлёкшись, брякнул «твою ж мать!». Все сразу нахмурились, а Ян Лан даже заткнула уши и заявила: «Фу, неприятно слушать! Выражаешься как хулиган!»

Второй залился краской и долго боялся глаза поднять. Никто его больше не ругал, но с того дня он перестал сквернословить в доме Янов.

Учительница читала ребятам «Буревестник» Горького, «Лунный свет в пруду с лотосами» Чжу Цзыцина и «Божественную комедию» Данте Алигьери. Однажды в субботу выдалась красивая лунная ночь. Серебристый свет просачивался в окна сквозь кроны деревьев и ложился бликами на стены и пол. Ян Лан уговорила всех выключить в комнате лампы, чтобы светила только луна, и включила приёмник на полную громкость. Комнату заполнила нежная музыка, и Ян Лан босиком, в белом платьице вышла вперёд, встала лицом к окну в лунные лучи и тихонько запела:

Я вижу сквозь слёзы свою уходящую юность,

Чреду унижений и слёз и сплошных меланхолий.

И прошлого тень неотступно летит надо мною.

Куда ни бегу — надо мною тяжёлые крылья.

И справа, и слева — хватает, за волосы тянет,

А я отбиваюсь — и слышу пронзительный голос:

«Ты знаешь, кто это тебя и хватает, и тянет?»

«Наверное, смерть», — я кричу. И с серебряным звоном

Я слышу, как голос ответил: «Не смерть, но Любовь!».[17]

Последняя фраза была встречена дружным смехом. В комнате снова зажгли свет. Всех захватило чудесное представление, Ян Мэн даже в пляс пустился, распевая: «Ай да Ланлан! Ай да Ланлан!»

Второй был очарован белым силуэтом, кружившимся в лунном свете. С каждой строчкой стихотворения его сердце сжималось, будто что-то тянуло изнутри, а на поверхности появилась прекрасная надпись: «Не смерть, но Любовь!» В ту секунду, когда бурные аплодисменты стихли, Второго вдруг охватила печаль, безмерная, безграничная, поднявшаяся откуда-то из самых глубин его существа. И с тех пор источник печали в его душе никогда не иссякал, вплоть до самой смерти. Последним вздохом Второго было: «Не смерть, но Любовь!» — после этих слов его голова навсегда склонилась на грудь. Глаза ему закрыл Ян Мэн. В его глубоких впадинах плескалась такая боль, какую никому не дано было понять.

Второй начал по-настоящему стараться. Под предлогом занятий он стал почти каждый день проводить у Янов. Стоило ему переступить порог этого дома, как тревожно стучавшее сердце сразу успокаивалось и начинало биться ровно.

Это совсем не нравилось Третьему. Он сам не хотел учиться и считал, что Второму знания тоже ни к чему.

— Посмотри на отца — нигде не учился, и ничего, живёт не тужит! — говорил он.

— Ага, зато детям живётся весело! — возражал Второй.

— Очень даже, так по мне.

— Ничего? Живём как собаки, а Седьмой и того хуже!

В это время чумазый Седьмой, сидя у двери, сосредоточенно доставал из носа козявки и, отправляя их в рот, громко чавкал.

Третий инстинктивно возненавидел Янов. Особенно Ян Лан. В этой девчонке переродилась злая ведьма, говорил он. В первый раз Второй только молча посмотрел на него. Второй раз Третий сказал это, когда они встретили Ян Лан на улице. Второй и Третий шли воровать уголь и столкнулись с Ян Мэном и Ян Лан. Увидев мешки, Ян Мэн спросил, куда это они собрались.

— За углём, — уклончиво ответил Второй. «Собирать» или «воровать», он не уточнил.

— Помощь нужна? — спросил Ян Мэн. Ян Лан тут же дёрнула его за рукав:

— Зачем ты? Там ужасно грязно!

Лицо Третьего, казалось, окаменело.

— Ну, я пошёл! — сказал он.

— Я тоже! — буркнул Второй и поспешил за братом.

Когда они отошли, Третий выругался:

— Чёртова ведьма!

Второй остановился, глаза его налились бешенством.

— Это уже второй раз. Скажешь в третий, ты мне больше не брат! — голос Второго дрожал от ярости.

Третий был просто ошарашен, ему стало ужасно обидно.

— А что я сказал? Ну что я такого сказал?

Спустя какое-то время учительница узнала про «ужасно грязно» и велела Ян Лан извиниться. Ян Лан, весело глядя Второму прямо в глаза, произнесла:

— Прости, пожалуйста! — а Второй стоял весь пунцовый.

Потом он повернулся к учительнице и пробормотал, мол, на самом деле в тот день они с братом ходили воровать уголь. Учительница ничего не сказала, только вздохнула, но так тяжело, что сердце Второго словно придавило камнем, до боли. Тот вечер он провёл за уроками, но мысли витали где-то далеко. Когда он собрался уходить, учительница впервые за всё время проводила его до самой двери и вышла с ним на улицу. В лунном свете асфальт казался белым. «Послушай, я знаю, что твоей семье трудно живётся, но человек даже в бедности должен быть твёрд характером. Ты должен это понимать». Второй через силу кивнул.