Петровская набережная - [47]
— А куда посылает посылки?
— На Урал. В Алма-Ату. В Казань… Если обратно вернется, она снова посылает… А если нечего посылать, плачет.
Ребята молчали. Зато теперь говорил Женька.
— У нас в квартире в блокаду старуха одна жила, все по коридору ходила, слышно было. А потом, под конец, делась куда-то. Мы зашли к ней в комнату, а у нее под кроватью пустых консервных банок… Мать как закричит… Наверно, она уже тогда…
Женька замолчал. Теперь он, кажется, сказал все. Мите на него смотреть было больно, какое уж там — судить! Но Толя Кричевский, хоть Митя и был уверен, что он думает так же, только губы сжимал.
— Так ты что думаешь, Карасев… — сказал он наконец. — Что думаешь… — Трудно было Толе говорить, но он все же закончил: — Если блокада была, так теперь что хочешь можно делать?
Женька совсем съежился.
— Да ладно тебе, Толик, — сказал Митя. — Я вот, например, верю. И Ларик верит. И нельзя… чтобы его выгнали!
Женька застыл. Он не повернулся к Мите, но Митя почувствовал, как к нему рванулась душа Женьки. Такой уж у Мити был сегодня день — слышать эти волны: сначала от Толи, теперь вот от Женьки.
— Все равно судить его надо. Судить и наказать.
И тут Женька вскочил. Впервые он стал смотреть им в глаза, даже заглядывать.
— Хотите, я сам… Чтобы меня… Хотите, я сам себе руку… Ну, отрублю?! А?! Ну, не руку… два пальца? Хотите? Вот сейчас? — Он даже смеялся чему-то.
Ребята онемели.
— Нет, ты все-таки… того! — сказал долго молчавший Ларик. — Пальцы его нужны кому-то. Дурик и есть!
Но нет, совсем не дурик он был! Глядя на него, Митя ясно видел, что Женька давно представлял себе, как его поймают и как будут наказывать. Женьке наверняка казалось, что жизнь его на этом прекратится: опозорят, выгонят, все. А сейчас… Но прошлую жизнь от будущей должно что-нибудь отделять!.. Боль? Страдание? Женька сейчас не просто просил, он требовал наказания.
— Пальцы… Сдурел, что ли? — повторил Ларик, глядя на свои. Готовность Женьки расстаться с пальцами именно на Ларика, игравшего на пианино, подействовала особенно.
— Или хотите — к муравейнику меня привяжите? И оставьте. Тут недалеко есть… Здоровый! — Женька поднял голову. — Если вы ничего мне не сделаете, я сам… что-нибудь сделаю!
Они переглянулись. В его голосе они снова услышали отчаяние. И они поняли, что он опять стал терять надежду на то, что когда-нибудь снова станет таким, как они.
— А что, — вдруг сказал Ларик, самый из них спокойный, — штаны пусть снимает и садится. А мы время засечем.
Женька застыл.
— И сколько ему сидеть? — сказал Толя.
— До вечерней поверки! — крикнул Женька счастливо.
— От тебя знаешь что останется к поверке?
— Ну, на час! А? Ребята?!
— У нас и времени-то нет такого… — пробормотал Толя, чтобы его слышали только Митя и Ларик.
Странный это был суд. Мите сначала казалось, что они все шутят.
— Десять минут выдержишь? — наконец сказал Толя. — Ставлю на голосование! Кто за то…
— Ты же командир! — сказал Митя.
— А на суде командиров нет.
— Тогда пять, — сказал Митя, и Ларик его поддержал.
— Ладно, — сказал Толя. — Пять. Будь по-вашему. А что за муравьи-то?
Полуметровый муравейник был совсем вблизи. Когда они обступили его, он сначала казался просто кучей лесной трухи, но когда Толя поворошил муравейник палкой и на поверхности забелели белые горошины муравьиных яиц, что там началось!
Женька решительно скинул ботинки и стащил штаны робы. Помедлил секунду и снял трусы. И они двое, Митя и Ларик, посмотрели на Толю.
— Ну что, что еще?! — закричал теперь уже на них Толя. — Ну что вы на меня смотрите?
Но они, ничего не говоря ему, продолжали на него смотреть. Да, пусть сейчас он их командир. Они не отказываются выполнять его приказы, сами его выбрали, но…
— Ну что? — крикнул Толя. — Что уставились?
Не станут они с Лариком ему этого объяснять. Не станут. Пусть сам поймет. Женьке ведь и дальше среди них жить, а как ему жить, если он сейчас сделает то, что собирается сделать? Как?
— Надень… — сказал Толя. — Рассупонился тут…
Ничего не понимавший Женька стоял перед ними, а они прятали глаза.
— Так что? — спросил он. — Что делать-то?
«Нам всем быть офицерами, — думал Митя. — Ну да, это еще не скоро, но ведь когда-то — быть».
— Пусть руку сунет, — вдруг сказал Ларик. — На руке что, не кожа, что ли?
— Две! — мгновенно ожив, крикнул Женька. — Обе!
Теперь Женька, надев брюки, скинул голландку и засучил рукава тельняшки. Он встал перед муравейником на колени и с каким-то странным выражением лица, словно в глубине муравейника должно было находиться что-то замечательно интересное, засунул обе руки в муравейник по локоть.
— Нелидов, считай!
— Раз, два, три, четыре…
Через полминуты Женька открыл рот и стал закатывать глаза. Муравьи судорожно сновали по его рукам и плечам. Некоторые уже добрались до шеи. Муравьи были крупные, коричневые, поджарые. Когда несколько муравьев побежали по Женькиному лицу, он закрутил головой, но рук из муравейника так и не вытянул.
— Семьдесят восемь, семьдесят девять… — Митя считал как мог быстро, но муравьи работали, видно, еще быстрей.
Досчитав до ста, он схватил Толю за рукав и, не переставая быстро считать, знаками спросил его: не пора ли прекратить? Видно же, как Женька мучается! Но Толя твердо выдержал Митин взгляд.
