— Занято, занято! — отвечали Мите. — Здесь не ищи.
Он прошел в спальню из конца в конец, прошел второй раз — свободных коек не было. И тут он наткнулся на Шурика. У Шурика была койка, но не было белья, и он, кажется, не собирался вставать из-за него в очередь.
— Давай ко мне, беспризорник, — милостиво, но презрительно сказал он. — Размещу. Пропадешь ведь.
Такого изящного, такого точеного смуглого мальчика Митя в жизни своей не встречал. Шурик был как маленький креол из книг Фенимора Купера: ореховая кожа, большие серые глаза и величаво поднятый подбородок.
— За наволочками стоять, — гордо бросил Шурик. — Да провались они.
Митя по росту был в середине принятых. Шурик оказался ему чуть выше плеча. Вместе они весили, верно, килограммов шестьдесят.
Койку они стелили так долго, будто строили дом. Нижнюю простыню подоткнули под матрац, но при этом получилось что-то такое ровное и общее, что Митя, как бы поправляя, стал лепить вдоль матраца разделительный гребешок. Шурик посмотрел-посмотрел, и принялся помогать. Когда они накрыли получившееся одеялом, стало похоже, будто они спрятали под одеялом доску. Одеяло они подоткнули.
— Ну, беспризорник, — сказал Шурик, — давай, забрасывайся.
— Лучше ты первый, — сказал Митя. Он сказал это и подошел к окну, а за окном было совсем темно, только Нева светлела, да на фоне светлой воды медленно шел черный человечек с собакой. И очень захотелось туда, где тихо и можно идти куда хочешь.
— Ну, я кому говорю? — строго и громко сказал сзади Шурик. — Чья койка? Кто командир койки? Залезай.
Мите стало не по себе. Кругом лежали по койкам незнакомые мальчишки и вертели головами, выискивая, над чем бы посмеяться. Но Шурик на них не обращал внимания. Митя скинул брюки, бросил их на табуретку и полез в свой пенал. Задев Митю несколько раз, залез и Шурик.
Спальня (ее сразу же все стали называть кубриком) гудела разговором.
— Ты, того, только храпеть не вздумай, — прилаживаясь к подушке, деловито приказал Шурик.
— Да я…
— Я тогда тебе сразу нос зажму. Понял? Не посмотрю, что ты гость.
— Да я…
— Ты лучше сразу мне скажи, — не унимался Шурик. — Потом хуже будет, если только разбудишь.
— Да не храплю я. С чего ты взял?
— Интересно, а откуда ты это знаешь? — подозрительно спросил Шурик. — Ну откуда? Не может человек знать, храпит он или нет. Потому что если бы знал… ну, признавайся!
Признаваться было не в чем. Он пожал плечом под одеялом. Вышло довольно глупо.
— Ну так что? — спросил Шурик. — Признаешься или трусить будем?
— Слушай, — сказал Митя. — Заткнись. Надоело уже.
— Что?!
— Да ничего. Тут только койка твоя, все остальное мое. Даже наволочка моя. Я вот сейчас встану, возьму свои простыни…
И тут он получил затрещину. Не то чтобы тычок или подзатыльник, а затрещину, да такую уверенную, что на секунду просто обалдел. Непонятно было: как Шурик лежа изловчился его так двинуть?!
— Встанет он! — сказал Шурик таким ленивым, таким уверенным голосом, будто только и делал, что бил всех выше и сильнее себя. — Он встанет и уйдет! Я тебе уйду! Да если ты не замолчишь, бревно, я сейчас так тебя двину! Он встанет! Пошевелись только! Кто командир койки?!
Шурик был чуть не на голову меньше Мити. И Мите вдруг стало уютно. Он улыбнулся в подушку и уснул.
Ему часто снился тот городок, в котором они прожили войну. И сейчас он снился Мите снова.
Только что прошел ливень и по всей середине улицы стоит озеро. Книзу, туда, где баня, кузница и речка, бежит мутный витой ручей. Ручей несет пену и пихтовые иголки. Митя строит на ручье мельницу.
«Как твои экзамены?» — спрашивает из окна по-французски бабушка.
«Да я их уже сдал».
«Ожурдюи сэ мэркрёди, — говорит бабушка. — Давай-ка по-французски».
«Забыл, — спохватывается Митя. — Же совсем ублие, гранд-мер. Но я уже сдал все экзамены».
Ручей почему-то начал теплеть.
«Как же ты их сдал?» — говорит бабушка, но Митя так занят запрудой, что даже не знает, говорит ли она это по-французски, как всегда у них по средам. Ручей становится все горячей.
«Ну, Митенька, — говорит бабушка, — я ведь все жду, что ты мне объяснишь…»
Проснулся Митя от ужаса. Простыня у него под боком была горячей и сырой. Кубрик спал под синей лампочкой.
— Эй, ты! — дергая Шурика за плечо, задыхаясь, зашептал Митя. — Эй, ты! Ты что?!
Шурик сопел, отталкивая Митину руку, и вдруг затих. Даже дышать перестал.
— Ну! — громко шептал Митя. — Чего ты?! А?! С ума сошел?
Шурик не шевелился.
— А еще задирался: «Храпишь, не храпишь»! Ты что наделал?!
Митя представил себе, как они будут застилать свою постель утром на виду у всех, и вскочил.
— Ты чего молчишь-то! — накинулся он на Шурика. — Ты что, сказать не мог, чтобы разбудить тебя! Часто бывает-то? Проснуться, что ли, не можешь? В детский сад тебе надо идти! В училище он пошел!
И замолчал. Ему показалось, что Шурик не дышит.
— Ну, чего ты? — испуганно спросил Митя. — Ты болен, может?
Шурик лежал с закрытыми глазами. И вдруг койка дернулась и беззвучно, мелко затряслась. Какая-то страшная дрожь била Шурика изнутри.
— Ну, чего ты молчишь? Чего трясешься?
Шурик открыл глаза. Под мертвым светом синей лампочки они были совершенно стеклянные.
