Петроградская повесть. Морская соль - [43]

Командир приказал вахтенному начальнику вызвать всех наверх.

Корабль ожил.

Раздались авральные звонки, прозвучала громкая команда:

— По местам стоять, приготовиться паруса ставить!

Под свист боцманских дудок эта команда повторилась в разных концах корабля. Каждый из нахимовцев, видимо, заранее знал своё место и теперь спешил на свой пост.

Быстро образовались четыре отдельные группы: на носу корабля, у фок-мачты, у грот-мачты и у бизань-мачты.

Командиры постов по очереди доложили Иверцеву о наличии личного состава и готовности ставить паруса. Молодые моряки тотчас принялись снимать чехлы, развязывать паруса, разносить фалы, ниралы, шкоты.

Капитан-лейтенант Иверцев быстрым, внимательным взором оглядел палубу и, вытянувшись во весь рост, звучным отрывистым голосом скомандовал:

— На фалах и ниралах, гафель-гарделях и дерик-фалах! Паруса поднять!

Молодые моряки кинулись по своим местам. Раздалась команда:

— Марсовые, по вантам!

Началось общее движение. Каждый делал своё дело.

Денис по указанию мичмана помогал травить топенанты. Тропиночкин вместе с другими закреплял фалы.

Прошло несколько незаметных минут, и вот уже паруса, хлопая на ветру, поднялись по тросам бегучего такелажа и надулись.

Мотор смолк; судно, чуть накренясь, резало форштевнем волну.

Мичман Гаврюшин подошёл к Иверцеву и, вытянувшись, доложил, что паруса подняты в срок.

Командир еле заметно кивнул и выбил о борт пепел из трубки.

— «Громада двинулась и рассекает волны», — медленно продекламировал он.

…В Кронштадт пришли в полдень и, убрав паруса, ошвартовались у Петровской пристани, вблизи памятника Петру.

Пётр стоял на постаменте в бронзовом камзоле и громадных литых сапогах с ботфортами. В правой руке он держал обнажённую шпагу, опущенную остриём вниз.

«Оборону флота и сего места держать до последней силы и живота, яко наиглавнейшее дело», — прочёл Денис слова, высеченные на граните.

Вдруг у гранитного парапета набережной Денис увидел маленькую худенькую старушку в полосатой кофточке и тёмной кружевной косынке. Он уже несколько раз перед тем подумал о своей бабушке, ведь она жила тут, совсем недалеко. Неужели это она?

— Бабушка! — крикнул он, расталкивая товарищей и пробиваясь к ней.

Она обняла его голову своими лёгкими сухими руками, и он почувствовал, что ей трудно дышать. Постепенно бабушка успокоилась, и Денис стал рассказывать ей о походе и о том, что из всего их класса на шхуне идут только он и его друг — Тропиночкин.

И бабушке, казалось, передалось его счастье. Глаза её прояснились, и она всё гладила рукой стриженый его затылок.

— Как же ты узнала, что я тут? — спросил Денис.

— Сердце моё почуяло, как увидела маленьких моряков на площади, так и бросилась сюда.

Денис подозвал Тропиночкина и познакомил его с бабушкой.

Но надо было торопиться. На «Ладе» уже готовились отдать швартовы.

К ним подошёл Раутский и сказал, что пора прощаться: шхуну вызывают на рейд.

— Ну, в добрый час, — сказала бабушка и торопливо поцеловала сначала Дениса, потом Тропиночкина.

С борта «Лады» на них смотрела вся юная команда шхуны.

— Да здравствует мать Героя Советского Союза Парамонова! — раздался вдруг с палубы чей-то звонкий молодой голос.

— Ура-а! — дружно подхватили все находившиеся на палубе.

Бабушка вздрогнула, улыбнулась и потом долго ещё смотрела вслед кораблю.

А «Лада» уже выходила в открытый простор.

Опять подняли паруса.

Стоя на палубе, Денис слушал тонкий свист ветра в натянутых вантах, рокот вспененной штевнем волны.

Над самой его головой возникал то и дело негромкий трепетный звук, похожий на взмах крыльев.

Денис посмотрел вверх. Узкий, украшенный звездой походный вымпел бился над его головой на встречном ветру.

Глубокое радостное волнение охватило юного моряка. Казалось, он слышит чей-то далёкий призыв, чувствует сердцем властный и сильный зов жизни, обещание борьбы, подвига, счастья.

Кто-то, подойдя, касается его локтем. Это Тропиночкин.

Над бледной поверхностью залива возникают низкие, приземистые линии дальнего берега; с каждой минутой всё явственнее обозначаются тяжёлые серые контуры фортов, низкие прибрежные сосны и огромные валуны, о которые вечно бьётся море.

* * *

В Ленинграде, на одном из самых красивых проспектов, стоит памятник морякам русского миноносца, которые предпочли потопить свой корабль и умереть, но не запятнать позором плена флотское знамя России.

У памятника играют на холме дети. По аллеям раскинувшегося здесь парка любят гулять жители города-героя.

Иногда тут сквозь шум улицы становится слышен легкий, отчётливый шаг колонны молодых моряков.

Ритмично покачиваясь на ходу, шеренги нахимовцев приближаются к памятнику. Раздаётся команда:

— Смирно! Равнение на-пра-во!..

Кажется, затихает шум города, лишь гулко и чётко звучат шаги. Юные лица поворачиваются к монументу, и вся колонна в торжественном молчании проходит дальше.

В этот миг все, кто есть вокруг, невольно останавливаются и долго смотрят вслед молодым морякам, потому что нельзя не проводить добрым взглядом юных солдат страны, отдающих честь славе русского оружия.