Петроградская повесть. Морская соль - [41]
В торжественной тишине Стрижников раскрыл список и стал по очереди вызывать воспитанников. И каждый из них подходил к столу, брал из рук начальника погоны и ленточку и возвращался в строй.
Дуся не дыша ждал, когда очередь дойдёт до него. Вот уже вызвали Колкина… вот Остапчука…
— Пруслин! — произнёс Стрижников.
Сосредоточенный, серьёзный Пруслин подошёл к столу, принял из рук начальника погоны и ленточку и, чётко повернувшись, возвратился в шеренгу.
— Путинцев!
Это была фамилия Япончика.
Новые суконные штаны были велики ему, и он несколько раз на ходу поддёрнул их. Многие заметили, и кое-кто даже засмеялся.
Но Дусе было не до этого.
«Сейчас меня!» — подумал он, когда маленький и стройный Япончик, подмигивая товарищам, отошёл от стола.
— Рогачёв!
Крепкий рыжеголовый Рогачёв очень чётко подошёл к столу и стал в положение «смирно».
«А я? А почему же не я?.. Как же я?.. Ведь это на «Р» уже вызывают», — пронеслось в голове у Дуси. Он весь похолодел от волнения и стоял, боясь поднять голову или посмотреть по сторонам. Ему казалось, что в зале стало ещё тише и все смотрят на него, что где-то над его головой нависло готовое упасть и придавить его своей страшной тяжестью жёсткое слово «недостоин».
Уже вызвали Серб-Сербина. Потом подходили к столу Терехов и Терёхин. Затем другие.
— Все? — спросил начальник у Стрижникова.
— Так точно, — сказал капитан-лейтенант, — список исчерпан.
Дуся не шевелился. Он больше всего на свете хотел, чтобы теперь обратили внимание на него, и больше всего на свете боялся этого. В шеренге раздался сдержанный шёпот. Дуся услышал свою фамилию. Кто-то тихо толкал его сзади: «Скажи, скажи!»
Но он не мог произнести ни слова.
— Не хватает Тропиночкина, — сказал Стрижников у стола, но всем было слышно. — Я отмечу. — Он стал искать в списке.
— Там сбоку смотрите, — сказал, подойдя к нему, старшина Алексеев. — Они с Парамоновым после всех приехали в лагерь — я их отдельно занёс, не по алфавиту.
— И Парамонов? — нахмурился Стрижников. — Что же вы молчите, Парамонов? — Он обвёл взглядом шеренги и, заметив Дусю, должно быть, сразу понял его состояние. — Подойдите к столу, — мягко сказал он. — Это наша ошибка.
— Сын Героя Советского Союза Парамонова? — спросил начальник, когда Дуся приблизился к столу.
Дуся проглотил комок, душивший его, и шумно, глубоко вздохнул.
— А почему вздыхаем? — сказал начальник ласково и, протягивая Дусе погоны, положил ему левую руку на плечо.
— Я вам лучше… потом скажу, — с трудом выговорил Дуся и, взяв погоны и ленточку, опять вздохнул, но уже с облегчением.
— Хорошо, — согласился капитан первого ранга, — потом так потом. — А ты что же, такой нерешительный разве?
— Нет, я решительный уже… — сказал Дуся. — Я думал, мне потому не выдают, что мы на озере тогда были.
— Это что же, тогда в грозу? Когда шлюпку угнало?
— Её не угнало. Это мы на ней за Тропиночкиным ходили на остров.
Бахрушев молча посмотрел на Стрижникова и опять обратился к Дусе.
— Значит, и ты с ними был? — спросил он с удивлением.
— Да. Я тоже был с ними, — проговорил Дуся как мог более твёрдо, хотя мальчишеский голос его чуть задрожал от волнения в напряжённой тишине зала.
— Та-ак. На выручку отправился? Это по-матросски. Самая соль морской жизни — в дружбе, в товариществе. — Добрые, бодрящие ноты в голосе Бахрушева были неожиданными для Дуси.
Он приподнял голову и посмотрел в лицо старого моряка.
— Так ты потому и испугался сейчас — думал, тебе погон не дадут? — услышал он и, выпрямившись, подтвердил:
— Да. Испугался немного.
Все почему-то засмеялись.
Но Дусе уже стало легко, и сам он тоже улыбнулся, правда, довольно растерянно.
— Ну что ж, идите, — сказал Бахрушев.
Дуся повернулся, и все увидели, с какой доброй улыбкой начальник смотрел ему вслед, пока он шёл к своему месту в шеренге.
ПОПУТНЫЙ ВЕТЕР
Трёхмачтовая моторно-парусная шхуна «Лада», о которой говорил Дусе Раутский, вошла в Неву на рассвете, когда разводят мосты. В полусумраке белой ночи стройный её силуэт неслышно скользил по реке меж уснувших каменных громад города. Паруса были убраны, и только великолепный рангоут выделялся на фоне бледного неба.
Правый створ Кировского моста был отведён в сторону. Чуть слышно постукивая мотором, «Лада» прошла меж каменных быков и, отвернув влево, замерла, став на якорь как раз против домика Петра I.
Набережная в это время была совершенно безлюдна. На противоположной стороне, в Летнем саду, выглядывали из-за чёрных стволов старых лип белые фигуры мраморных статуй. Покоряясь общему безмолвию, Нева казалась недвижимой, только слабый рокот струй, ударяющихся о штевень, выдавал вечное течение реки.
Наконец первые солнечные лучи затрепетали на золотом шпиле Петропавловской крепости. Огромные дуги мостов, белая колоннада Фондовой биржи, богатырский шлём Исаакия, дома, деревья, чугунные ограды садов — всё становилось с каждой минутой отчётливее в прозрачном и свежем утреннем воздухе.
Вот откуда-то издалека, с Выборгской стороны, донёсся заглушённый расстоянием заводской гудок. Призывные звуки горна возвестили начало дня.
Весть о прибытии судна тотчас распространилась по училищу.
