Петроградская повесть. Морская соль - [40]

У одного из них Дуся увидел шофёра, того, что отвозил их в лагерь. Он, наверное, уже постукал каблуками по шинам грузовика и нашёл всё в порядке, потому что спокойно курил, прислонясь спиной к кузову машины.

Все толпились во дворе, ожидая дальнейших распоряжений. Дуся подошёл к шофёру и поздоровался.

— Ну, как живёшь, моряк? — спросил шофёр. — Станешь командиром, присылай телеграмму — я к тебе на корабль служить приеду.

— А разве вы не тут будете? — спросил Дуся, почувствовав что-то новое в тоне шофёра.

— Уезжаю скоро к себе в колхоз, по демобилизации. Срок мой вышел… Скучать не будешь без меня?

— Не знаю… — сказал Дуся. — А кто же тут возить всё будет?

— И помоложе меня много найдётся, — сказал шофёр. — Меня и так жинка заждалась, а сына своего я ещё и не видел почти что. Теперь уж он на бахчи сам бегает, арбузы ест. Тебя он, пожалуй, ненамного меньше — года так на три, может быть.

Дуся хотел спросить, как зовут его сына и где он живёт, но в это время все снова стали строиться.

— Мне надо идти, — сказал Дуся с сожалением.

— Да уж, служба есть служба, — серьёзно сказал шофёр. — Прощай, Парамонов, в отца расти!

— Прощайте, — прошептал Дуся, смущённый упоминанием об отце. — Прощайте! — повторил он ещё раз и побежал к своей роте.

Тут всё было иначе, чем в лагере. Начиналась другая, новая, пора в жизни.

После завтрака в большой столовой (пока Дуся был в лагере, её отремонтировали и стены выкрасили нежно-голубой краской) старшина Алексеев повёл их на второй этаж.

Высокие окна, коридоры, застланные ковровыми дорожками, картины на стенах — всё это вызвало у Дуси чувство удивления. «Неужели мы тут будем жить?» — думал он. Для спальни здесь предназначалась очень чистая большая комната, раз в пять больше, чем весь их лагерный домик. В ней стояли рядами аккуратно заправленные койки.

Все мальчики роты были так возбуждены переездом, что почти никто не мог уснуть, хотя всем было приказано поспать после дороги.

Перед обедом всех их позвали получать форму номер три.

Оказалось, что форма номер три — это те самые матросские суконные брюки и синие морские фланелевки, какие носили старшие нахимовцы.

— Парамонова вызывают! — громко выкрикнул вдруг вице-старшина Колкин.

— Меня? — удивился Дуся.

Он только что получил новую одежду и собирался её примерить.

Дуся вышел из комнаты. В коридоре у дверей его ждал Раутский.

— Мне надо с вами поговорить, — сказал он очень серьёзно. — Дело в том, что в этой истории с лодкой Метелицын взял на себя всю вину. Он мой хороший товарищ и не хотел, чтобы взыскивали с меня. А ведь если на то пошло, так виноват один только я: мне надо было доложить дежурному офицеру тогда же, как узнал, что Тропиночкин на острове. Но, честно говоря, не хотелось выдавать вас обоих, и я подумал: обойдётся и так. Оно бы и обошлось, наверное, если бы не гроза. Теперь же стало очевидным, что мы скрыли от командира то, что он должен был знать. На службе надо делать не то, что легче, а что правильнее. Конечно, это трудно даётся, — добавил он и как-то виновато улыбнулся. — Но это необходимо. К тому же ведь мы с вами и сами будущие командиры. Не так ли?

Дуся напряжённо молчал. В эту минуту он отнюдь не чувствовал себя будущим командиром.

— Как же теперь? — тревожно спросил он.

— Посмотрим, — нахмурился Раутский. — Например, мичман Гаврюшин считает, что самое главное было сделано правильно: Метелицын немедленно отправился на остров за Тропиночкиным и благополучно вывез его оттуда. Значит, вина только в том, что вовремя не доложили дежурному офицеру. А за это ответ держать буду я сам. — Посуровевшее при этих словах лицо Раутского вдруг просветлело, он протянул Дусе руку. — И постараемся видеться чаще, ладно? Я хочу, чтобы вам всё было ясно. Сейчас я спешу — ты слышал, наверное, к нам идут из Риги нахимовцы на своей шхуне. Мы хотим встретить их на кронштадтском рейде.

— Нет, я ничего не знал, — пробормотал Дуся. — Нам ничего не говорили.

— Узнаешь ещё. Мы уже приготовили свою «Ладу», скоро она будет здесь.

Он ещё раз сжал Дусе руку и быстро сбежал по лестнице к выходу.

* * *

Через час явился Стрижников.

Роту построили парами, и все пошли по коридору в паркетный зал с высокими окнами. Здесь рота построилась четырёхугольным каре — вдоль стен. На середине комнаты находился стол с целой стопой уложенных на нём погон и двумя картонными коробками, в которых видны были ленточки — чёрные с коричневой гвардейской полосой.

В высоких дверях появился капитан первого ранга Бахрушев.

Капитан-лейтенант Стрижников скомандовал «смирно» и отрапортовал начальнику училища, что шестая рота выстроилась для получения погон и ленточек нахимовского училища.

Дуся почувствовал, что сердце его сильно забилось.

Офицеры подошли к столу, и начальник сказал:

— Этот день, молодые товарищи нахимовцы, я прошу вас запомнить навсегда. Вам вручаются первые воинские знаки различия — погоны и ленточка нахимовского училища на бескозырку. Это знак доверия вам как людям, наследующим великие традиции русского флота. Теперь всякий узнает в вас людей, облечённых этим доверием. Целью вашей жизни должно стать укрепление нашего славного советского флота. Вы молоды, и первая, главная ваша задача — учиться, чтобы овладеть знаниями, вырасти мужественными, честными и смелыми людьми, для которых нет ничего на свете дороже своей великой Советской Родины.