Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и Гражданской войны - [129]

Политический тоталитаризм едва бы смог существовать, если бы не включил и не использовал механизмы «низовой» поддержки – армия и репрессивные органы не придали бы ему прочной устойчивости. Но санкцию низов нельзя рассматривать однозначно. Мы должны скорее говорить о создании специфической и сложной системы взаимного низового контроля, подавления и принуждения. Политическая психология рабочих и являлась в значительной мере ее продуктом. Она – яркое порождение революционного времени – полно отразила присущую ему неустойчивость, смещение ценностей и поиски новых идеалов.

Душа человека, его мысли, настроения в ряде своих проявлений останутся для нас загадкой, тайной, ее едва ли сможет разгадать даже исследователь, обладающий изощренным аналитическим инструментарием. Переменчивость и смутность политических чувствований, искаженных многими наслоениями, вынуждает нас в иных случаях лишь приблизительно оценивать главенствующий психологический настрой общества. Словно разбитую чашу, мы восстанавливаем картину советского мира 1917–1920 гг. по осколкам, которые соотносим друг с другом подчас интуитивно, по сохранившимся психологическим реликтам, проецируемым на послереволюционное общество, по заведомо неточным и пристрастным субъективным записям. В тайну своего политико-психологического преображения зачастую не может проникнуть и сам человек, чьи взгляды и настроения изучает историк. Этот человек становится другим, но он объясняет свой духовный поворот расхожими клишеобразными формулами, он не находит для этого собственных оригинальных слов, которые выражали бы его мысли – вернее не осознает, что воспринятые им стереотипные формулы не принадлежат ему.

Горожанин как политик непредсказуем и неоднозначен. Он обычно не признает себя таковым. Его политические поступки – продолжение его бытового поведения. В «житейских» формулах он выражает свое отношение к миру, революции и войне. О его политических чувствах мы нередко узнаем не от него самого, а от других. Взгляды его известны нам и не всегда прямо, а по ряду недомолвок и косвенных намеков. Его молчание иногда говорит о большем, нежели его речь.

Без преувеличения можно сказать, что в 1917–1921 гг. закладывались политико-психологические устои нового общества. Возникали и становились приоритетными новые политические обряды, мифы, язык, которые в конечном счете изменяли массовое мышление. Очень непросто, часто лишь внешне, но неуклонно и последовательно формировался «новый человек» – самым укладом жизни, идеологией и практикой эпохи, ее ритуалами и привычками.

Е.М. Балашов Новое общество – «новый человек»

Преобразование духовной жизни общества, внедрение в жизнь народа каких-либо новых социальных идей, ценностей и представлений – наиболее сложная задача из всех, которые решаются в ходе всеобщей ломки и перестройки в период революционных потрясений. Это понимали руководители РКП(б), взявшие на себя непосредственную функцию осуществления этой задачи. «Политическую революцию сделать можно в час, – говорил нарком просвещения А.В. Луначарский, – а революцию социальную, революцию во нравах, экономическую, культурную делают десятками лет»[1055]. Однако и откладывать эту задачу на более благоприятные времена они не считали возможным. Поэтому реорганизация всей этой сферы началась буквально с первых дней прихода к власти нового правительства.

Осуществление главной задачи большевиков, задачи построения нового «социалистического» общества, было невозможно без носителя коммунистического сознания – «нового человека» – в качестве основного элемента и фактора этого строительства. Но и трансформация человеческой психики также была невозможна без формирования новой социальной среды как необходимого условия изменения внутреннего склада человека. После захвата власти в руках большевиков оказался государственный аппарат, который сразу же был приспособлен для нужд всех этих преобразований. Структуры государственного аппарата выполняли при этом две основные функции: репрессивную, рассчитанную на подавление оппозиционной части населения и принуждение ее нейтральной части, и воспитательную (агитационно-пропагандистскую), направленную почти на все социальные слои, но в первую очередь на те, что считались опорой нового государственного и социального строя. Вторая функция была наиболее важной, так как никакая власть не может долго держаться исключительно на одних репрессиях, она должна восприниматься как своя основной массой населения.

Воспитательно-пропагандистская деятельность государства имела различные направления и пронизывала практически все сферы духовной жизни общества. Рассмотрим пять из них, на наш взгляд, главных: 1) взгляды большевиков на новые морально-этические отношения в обществе и некоторые аспекты их реализации; 2) политика в отношении церкви и религии; 3) внедрение коммунистического воспитания в систему народного образования; 4) различные виды устной и печатной пропаганды; 5) использование наиболее массовых форм искусства и городской среды для формирования нового мироощущения горожан.

Следует отметить ряд моментов, которые в определенной мере отличали эти направления в рассматриваемый период времени от аналогичной деятельности в последующие этапы советской власти, несмотря на то что, разумеется, для государства они всегда стояли на первом плане. Прежде всего, надо подчеркнуть, что форма интерпретации большевиками своих взглядов на различные явления общественной жизни, как, например, на морально-этические отношения, отличалась от формы, принятой в более поздние годы. Уже на протяжении 1920-х гг. она претерпела изменения. Обоснование этих взглядов партийными теоретиками в данный период отличалось неразработанностью, отсутствием единства и прямолинейностью. С другой стороны, и восприятие основной частью населения внедряемых большевиками лозунгов и взглядов имело более непосредственный характер, определявшийся как новизной этих взглядов для массового сознания, так и спецификой настроений и мироощущения народной массы в этот период. Автор стремился очистить указанные особенности от более поздних представлений и, по возможности, показать их в том виде, который был им присущ в годы «военного коммунизма».