Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и Гражданской войны - [118]

Знакомясь с партийными информационными докладами, можно увидеть те перепады массовых настроений, которые современники тех дней объясняли многим – и раздачей продуктов, и удачным словом агитатора. В июне 1919 г. мало что предвещало будущую июльскую грозу – на многих фабриках наблюдали «хорошее» и «сочувственное» отношение к коммунистам[957].

В июле уже было все иначе. Стачки прекратились быстро, но их след остался в поступках и настрое рабочих, что не ускользнуло от зоркого ока наблюдателей. Сообщения, поступившие 11 июля 1919 г. с Васильевского острова, типичны для тогдашней «духовной ситуации»: «настроение нервное» (Трубочный завод), «настроение среднее» (Сименс-Гальске, Лаферм), «настроение не очень хорошее» (Хлебопекарный завод), «настроение нехорошее» и даже «особенно нехорошее» (Балтийский завод)[958]. Мало что, видимо, изменилось здесь и к концу июля – выступления ряда ораторов на очередном совещании организаторов большевистских ячеек 26 июля были столь удручающими, что последовал окрик председательствующего: «Среди коммунистов не может быть такого пессимизма»[959]. Затем мы опять видим определенное низовое «умиротворение» – оценки становятся все более спокойными и однообразными.

Приближение Юденича осенью 1919 г. вызвало глухое брожение среди рабочих; охватило оно, правда, не всех, к открытым столкновениям не привело и произошло из-за неизбежных в таких случаях экономических неурядиц. На рубеже 1919–1920 г. настроение на фабриках и заводах заметно улучшилось – очевидно, под влиянием скоро ожидаемого конца войны и поступления хлеба нового урожая: и рыночного, и «разверсточного». Во многих местах отмечали настроение не только удовлетворительное, но и «сочувственное» и «хорошее»[960].

Очередной кризис наступает ранней весной 1920 г. Волнений пока нет, но есть характерные указания на «средние» настроения, активизацию социалистов в некоторых районах[961]. Затем новый «подъем» – с мая 1920 г., в целом ограниченный и уж точно не тотальный. Он долго не продлился, но и не завершился глубоким «спадом». Возникло некое «равновесие», без всплесков и стычек, лишь изредка нарушаемое очень краткими экономическими забастовками. Положение стало меняться только в конце 1920 г., в условиях обесценивания лозунгов военной поры, на фоне постоянных споров о тарифах и пайках между рабочими, на фоне обвинений коммунистов в привилегиях – всего того, что в партийных сводках этого времени обозначалось как «обывательские настроения»[962].

Такова была общая, в чем-то упрощенная картина пролетарского «самочувствия», которую лишь приблизительно, не очень глубоко, не замечая многих подробностей, а зачастую и не зная о них, описывал нередко пристрастный наблюдатель 1919–1920 гг. Примечательно, что в это время мы не наблюдаем сколько-нибудь крупных забастовок – они становятся более краткими, малочисленными и какими-то условными, половинчатыми, не похожими на прежние выступления. Упоминания о забастовках – очень глухие; о них говорят порой невразумительно, причем боятся даже самого этого слова, заменяя его менее пугающими определениями: «заминка», «события», «приостановка», «итальянка», «волынка». Так зачастую и сообщали о стачках ряда предприятий за Московской заставой в конце 1919 г., фабрик «Скороход» и «Победа» в июне 1920 г., завода резиновой промышленности № 1, Балтийского и Трубочного заводов в июле 1920 г., Александровского завода в августе и сентябре 1920 г.[963] Забастовочного поветрия уже не наблюдалось, очевидна сугубая обособленность, изолированность каждого рабочего выступления. И, разумеется, мы здесь не видим никаких политических жестов.

Открытых политических выступлений со второй половины 1919 г. почти не было. Сведения о политической оппозиции в это время – очень смутные и ненадежные; возникает ощущение, что и сами информаторы говорят об этом без должной уверенности. Собственно, о каких-либо акциях и речи нет – упоминают только о наличии на предприятиях и в других местах социалистов. Видимо, и одного этого уже было достаточно, чтобы ощутить некую политическую угрозу – так изменились времена. И, заметим, не говорится ничего конкретного; ограничиваются обычно невнятным: «увеличиваются и развивают работу… эсеры и меньшевики», «попали на завод элементы эсеро-меньшевистского направления», «есть эсеры и меньшевики», «наблюдается меньшевистское направление»[964]. Примером подобного осведомления может служить доклад инструктора коллектива РКП(б) Балтийского завода в 1920 г. (сохраняем его орфографию): «имеется… и эсеры и меншивики и вероятно не мало монорхистов ето старых консирваторов рабочих старичков и служащих»[965].

Реальным политическим действием в 1920 г. было лишь голосование на выборах в Петросовет. Критерием общественного мнения оно может служить лишь отчасти – в руках властей имелось достаточно рычагов (административных, экономических и идеологических) для того чтобы добиться нужных результатов. Впрочем, тогда социалистам все же «клюнуло» (по выражению «Красной газеты») – в том числе и на таких крупных предприятиях, как завод Нобеля и фабрика Паль