Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и Гражданской войны - [105]

. Массой всевозможных слухов обросло «покушение» на Ленина 1 января. Оно заметно повысило напряженность в городе, и не только ввиду его агитационной «обработки» большевиками, но еще и потому, что в этом увидели символ надвигающихся перемен. «Все и вся пребывают в каком-то непрерывном ожидании, что завтра это должно кончиться, наступает это завтра – ничего нет, тогда ждут еще завтрашнего дня и т. д. Тоска!» – писал 4 января 1918 г. из Петрограда художник Б.М. Кустодиев[829].

Несколько событий получили в эти дни общественный отклик: разгон Учредительного собрания, расстрел «учредиловской» демонстрации и убийство в Мариинской больнице А.И. Шингарева и Ф.Ф. Кокошкина – арестованных министров Временного правительства. Они произошли почти что одновременно и, слившись воедино в сознании людей, послужили основным детонатором оппозиционного движения в январе. «Учредиловские» манифестации 5 января собрали под свои знамена людей различных положений и сословий. Здесь были рабочие, много солдат, но преобладала интеллигенция. Демонстранты шли с пением «Марсельезы», с красными флагами, с плакатами о свободе и революции – совершался привычный послефевральский «манифестационный» ритуал. Безжалостный расстрел демонстрантов придал оппозиционности горожан специфический оттенок потаенности. О том, что происходило в Петрограде, можно лишь догадываться по намекам, косвенным признаниям, да и по той атмосфере нервности, которую в ее почти что иррациональных проявлениях столь художественно зорко изобразил на страницах «Взвихренной Руси» А. Ремизов: «На Большом проспекте на углу 12-й линии два красногвардейца ухватили у газетчицы газеты.

Боитесь, – кричит – чтобы не узнали, как стреляли в народ!

– Кто стрелял?

– Большевики.

– Смеешь ты —?

И с газетами повели, а она горластей метели – Я нищая! – орет, – нищая я! Ограбили! Меня!»[830]

Эта нервность проявилась и во время похорон жертв 5-го января – демонстрации, на редкость политически сдержанной, осторожной даже в своем «плакатном» оформлении. Во время шествия, как сообщалось в одной из газетных заметок, «из толпы солдат, шедшей за гробом, раздались возгласы: „Товарищи солдаты, присоединяйтесь к нам“»[831]. И люди, не поняв, о каких солдатах говорят, или что-то не расслышав, побежали – от пуль, от новых расстрелов, от той смерти, которая стала обычной на петроградских улицах в январе 1918 г.

Для историка многое в те дни становится каким-то двойственным, малоотчетливым и трудноосязаемым. Разгон Учредительного собрания и расстрел демонстрантов, убийство министров – все это вызывало живейший протест горожан, о котором говорят даже пристрастные свидетели тех дней. Но массовых откликов нет, новых демонстраций не видно, на заводах молчат. Возможно, здесь сказался агитационный натиск большевиков, а он был в первые недели января необычайно мощным. В примечательной листовке, выпущенной властями 3 января, полутонов нет: «Это будет демонстрация врагов народа, демонстрация друзей Каледина и Корнилова», «…на улицах Петрограда будут демонстрировать саботажники, буржуазия, прислужники буржуазии» и т. п.[832] Все это, пусть не сразу и не всеми, но перенималось в низах, на это откликались люди, не раз слышавшие большевиков на митингах и собраниях и привыкшие верить им, особенно там, где индивидуальное подавлялось массовым. Им достаточно было разглядеть в протестующей толпе хорошо одетых людей – и пропагандистские клише становились сигналом к действиям. Характерно признание одного из рабочих, разгонявших демонстрацию 5 января. Сделано оно было в 1932 г. на «вечере воспоминаний». Он стоял по другую сторону баррикад, и события того дня виделись ему уже по-иному: «…никаких ранений со стороны публики и охраняющих участок не было, за исключением одной истерички женщины, возможно, была ранена, возможно, нарочно помазала себя кровью. Судя по тому, как она себя вела на извозчике, можно заключить, что все это было искусственно сделано. Она кричала:,Что вы здесь делаете, жандармы, чего вам нужно, вы убиваете совершенно неповинных людей“. Тогда мы ей ответили: „Тебе здесь делать нечего, напрасно на извозчике разъезжаешь, скрывайся или будешь направлена в определенное место“»[833].

Это очень показательный психологический документ. За прошедшие годы многое, конечно, забылось – но примечательно то, что удержано памятью. Дважды упомянут тут извозчик, и это не оговорка: езда на извозчике была для рабочего свидетельством о богатстве, признаком «буржуя». Страдания, всколыхнувшие тогда многих петроградцев, оставляют рабочего равнодушным: он убежден в их «поддельности», протестующие крики для него – «жест истерички». Такова логика «иного» взгляда: те же факты имеют для него другую последовательность и причинно-следственную связь. И неслучайно поэтому на заседании Центрального Совета профсоюзов 7 января аплодисментами были встречены слова лидера левых эсеров о петроградском расстреле: «…это неизбежные жертвы всякой революции… революцию нельзя делать в белых перчатках… с этим нужно считаться как с фактом, являющимся этапом к достижению социализма»