Петербургский сыск, 1870–1874 - [14]

– Я… – женщина не всхлипнула, не округлила глаза и даже не вздрогнула от новости, а просто поднесла руку к сухим глазам, тяжело вздохнула и почти шепотом, но выговаривая каждое слово, произнёсла, – я знаю, кто лишил Лукерью жизни.

– Это Егор?

– Да.

– Что вчера случилось?

– Не вчера, а давно. Два года мы с Егором сожительствовали, не скажу, что счастливо, бивал он меня иногда, то ли из ревности, то ли по еще какой причине, но лицо приходилось прятать, а два месяца тому повздорили мы серьезно. Он взял да Лукерье и предложил обвенчаться, чтобы мне побольнее сделать, а та и ухватилась за такого жениха. Деньги у него водились, не последний человек у Соловьёва. Вот они месяц назад и решили к батюшке пойти, а я со зла помешать им решила, так Егор от меня откупился. На что мне его деньги, так, баловство с моей стороны, а через неделю после венчания он мне в ноги бросился, мол, бес попутал и снову предложил полюбовницей его стать. Ну мы и согрешили в Зоологической гостинице, что у Мытного перевоза. Егор же житья Лукерье не стал давать, со студентом он потасовку учинил по этой же причине. А вчера, когда пошел в съезжий дом, так и жену с собою взял, чтобы проводила, и там в парке…

– Аграфена, мне правда нужна, – Путилин такого хода событий и ожидал, но что—то ему не нравилось, – ты сама видела, как Егор утопил жену?

– Я рядом не была, а стояла у дома Этингера.

– Хорошо, а дальше что было?

– Егор ко мне побежал, я испугалась и убежала к себе домой. Боязно стало.

– Как он ее убил?

– Руками задушил, она даже не крикнула, потом бросил в воду, там не глубоко и берег хоть не высокий, но крутой.

– Хорошо, Аграфена, который был час?

– Уже темнеть начало.

– Так, Аграфена, никому ни слова.

– Я буду молчать. А что ему будет?

Взгляд Путилина был красноречивее слов.

– Иван Дмитрич, – прошептал на ухо помощник, – здесь сестра убиенной проживает.

Сестра Лукерьи была молодой девушкой лет семнадцати с толстой длиной косой и румянцем на щеках, только краснота глаз говорила, что недавно слезы текли по ее лицу.

Путилин отвел девушку к единственному окну в небольшой комнате.

– … Не хорошо после венчания они жили, – говорила девушка, смотря в глаза расспрашивающего, – прожили – то только месяц, а Егор совсем начал сестру изводить, все укорял, что, мол, порченной он ее взял, а она девицею была, простыня в крови после первой ночи, но он и слышать не хотел, последнее время твердил, что иди мол, не хочу с тобою жить, когда он ее увидел в непотребном виде с хозяином. Она только слезой в ответ умывалась, вот и провожать заставил, как будто не на неделю, а на долгие годы уходит. Не послушала бы она его, – по щекам потекли две соленые полоски.

– Значит, жизни не давал сестре, а почему она согласилась на венчание?

– Так он непьющий, с руками, а что бабе надо, чтобы мужик достаток в дом приносил, а там и слюбится, – отерла рукавом слезы. – Не век же в одиночестве, да и детишек она любила, – слезы высохли и блеснули глаза.

– Если она девицей была, что же сразу связалась после замужества с хозяином?

Сестра помолчала и ответила:

– Так ведь Егор снова спутался с Аграфеной, клялся Лукерье до венчания, что из сердца вырвал, ан нет. Мешала сестра Аграфене, мешала.

– Хорошо, – кивнул Путилин.

– Пока Вы с сестрою беседовали, – произнёс помощник, когда спускались по лестнице, – я с кухаркой господина Одинцова. Интересное мне рассказала.

– Веди, – только и произнёс Иван Дмитриевич.

На большой кухне маленькая толстая кухарка терялась среди двух печей, в руках теребила белое бумажное полотенце.

– Расскажи господину Путилину, что мне говорила.

– Я– то что, – звучал приятный мелодичный голос, – с утра, как приступила Аграфена к работе, я несколько раз ходила в гладильню, а она в большом волнении, точно помешалась. Не раз за утро у меня, да и не только у меня спрашивала, не видели ли сегодня Лукерью. Она не пришла с утра, как всегда. Потом уж спрашивать начала, не выловили ли утопленницу из речки.

– Сама спрашивала?

– Сама, только потом, когда Лукерью в часть повезли, и мы узнали об утопшей, Аграфена спокойной стала, даже бровью не повела, словно заранее знала о смерти. Я же возьми и скажи: «Не ты ли с Егором утопили?». Она и отпираться не стала, видела, говорит, как Егор ее у воды тискал.

– Занятно, – произнёс Иван Дмитриевич, – значит, Егор помог жене.

– Он, окаянный, он, – кивала кухарка, – как оженились, так ей, бедняжке, и житья не стало, ведь только с месяц она к нему переехала.

Вышли на улицу.

– Теперь покажи– ка мне, – сказал Путилин, – где дом Этингера и где найдено было тело.

– Хорошо.

Иван Дмитриевич шел молча. Только считал шаги. Оказалось, что от дома Этингера, где стояла Аграфена до места, где нашли утопленницу, было двести с гаком шагов. Тропинка вилась вдоль речки среди невысокого кустарника, к тому же вечером, когда начинало смеркаться, парк пустел.

– Иван Дмитрич, что мы ищем? – спросил помощник. – Дело и так ясное. Муж избавился от постылой жены, – пожал плечами.

Путилин остановился.

– Дело ясное, как ты говоришь, но слишком оно складывается просто. Муж убивает жену в первый месяц семейной жизни, есть о чем подумать. И зачем выдавать Аграфене Емельянова, если они вновь сошлись, ей же только на руку смерть соперницы. Она должна защищать всеми силами своего суженного, ан нет, она его выдает со всеми потрохами, как телка на базаре. Если же она повинна, то зачем спрашивать в гладильне об утопленнице, когда она еще не была найдена? Вот сестра вроде бы защитницей Лукерьи выступает, но тут же, нехорошее рассказывает и Аграфену невзначай к убийству пристегивает. Все запутано в клубок, его—то нам надо распутать.