Петербургская повесть - [8]
Костюмы шили сами. Для спектаклей жертвовали кто что мог. Кто-то даже притащил пару ржавых пистолетов.
Среди актеров особенно выделялись Гоголь и Нестор Кукольник. Кукольник предпочитал трагические роли, Гоголь — комические. Особенно хорош он был в ролях стариков и старух. Зрители помирали со смеху, когда он изображал какого-нибудь дряхлого украинского «дида», или госпожу Простакову в «Недоросле» Фонвизина, или няню Василису в «Уроке дочкам» Крылова.
Гимназический театр славился на всю округу. На его спектакли съезжались городские жители, помещики окрестных деревень, офицеры стоявшей в Нежине дивизии. И можно было услышать, как они говорили между собой, что и в столичных театрах ни одной актрисе так не удалась роль Простаковой, как удалась она студенту Гоголю.
И вот, ломая голову над тем, как заработать кусок хлеба, Гоголь решил попробовать вступить в русскую труппу императорских театров.
Хмурым осенним утром в дом на Английской набережной, где жил директор театров князь Гагарин, несмело вошел молодой человек в поношенной шинели и попросил доложить о себе.
Канцелярия князя помещалась тут же, в его роскошной квартире.
Пришедшего принял секретарь.
— Что вам угодно?
— Я желал бы быть представленным его сиятельству.
— Позвольте узнать вашу фамилию?
— Гоголь-Яновский.
— Вы имеете к князю какую-нибудь просьбу?
— Да, я желал бы поступить в театр.
— Вам придется обождать. Князь еще не одевался.
Гоголь сел у окна и, глядя на Неву, нервно барабанил по стеклу пальцами.
Секретарь занялся своим делом, время от времени бросая взгляд на просителя. У того, очевидно, болели зубы — одна щека была подвязана черным платком.
Подождав с полчаса, Гоголь выразил нетерпение.
— Скоро ли меня примет его сиятельство?
— Полагаю, что скоро, — ответил секретарь.
И действительно, через несколько минут князь был уже в кабинете.
— Что вам угодно? — Голос звучал холодно и надменно.
Гоголь, робея, изложил свою просьбу.
— Из какого звания?
— Дворянин.
— Что побуждает вас идти на сцену? Как дворянин вы могли бы служить.
Этим вопросом князь хотел дать понять, сколь мало почтенно в его собственных глазах и глазах хорошего общества занятие актера. Гоголь не стал растолковывать, что придерживается другого мнения, считает актеров не фиглярами, а служителями искусства. Он только сказал:
— Я человек небогатый, служба вряд ли может обеспечить меня. Мне кажется, что я не гожусь для нее. К тому же я чувствую призвание к театру.
— Играли вы когда-нибудь?
— Никогда, ваше сиятельство.
Гоголь почему-то умолчал о своих нежинских успехах.
— Не думайте, что актером может быть всякий: для этого нужен талант.
— Может быть, во мне и есть какой-нибудь талант.
— Может быть! На какие же амплуа думаете вы поступить?
— Сам не знаю. Полагаю — на драматические роли.
Князь оглядел просителя с плохо скрытой насмешкой.
— Я думаю, что для вас была бы приличнее комедия. Впрочем, ваше дело.
И, обратясь к секретарю, приказал дать записку к инспектору русской труппы Храповицкому, чтобы тот испытал Гоголя и доложил о результатах.
Гоголь вышел от Гагарина несколько обнадеженный, хотя самое страшное было впереди.
Храповицкий назначил явиться в Большой театр в утренние часы, когда бывают репетиции.
Большой театр — главный из петербургских театров — стоял на окраине, в Коломне. Он в полной мере соответствовал своему названию — здание грандиозное, с мощным колонным портиком, равно великолепное и снаружи и внутри.
Но Гоголю было на сей раз не до красот. Его волновало предстоящее испытание.
Инспектор русской труппы Храповицкий, подполковник в отставке, был человеком весьма своеобразным. Актеры за его спиной подсмеивались над ним и рассказывали анекдоты о его невежестве. Как-то начальник репертуара Зотов прислал Храповицкому записку, предлагая положить в Лету какую-то новую пьесу. Храповицкий прочел и задумался. Потом обратился к актеру Петру Каратыгину:
— Посмотри, пожалуйста, что это такое пишет мне Зотов: тут, верно, ошибка, и надо было написать «отложить к лету». Но летом такую большую пьесу нам ставить вовсе не выгодно.
Пришлось Каратыгину объяснять, что в записке Зотова речь идет о Лете — реке забвения в мифологии.
В актерах Храповицкий ценил красивую внешность, громкий голос, уменье протяжно с завыванием читать стихи, изображать неистовые страсти и принимать эффектные позы. Наружность Гоголя ему не понравилась: ни роста, ни осанки — и туда же, в актеры.
Он сунул тетрадь и велел:
— Читайте.
Читать без всякой подготовки, да еще с выражением, монологи из трагедий Расина в дубовом переводе графа Хвостова было делом немыслимым. Хвостов в стихах подпускал такого, что, как говаривал Иван Андреевич Крылов, и трезвому не выговорить. Гоголь все время запинался. К тому же читал он просто, естественно, не так, как любил Храповицкий.
Инспектор морщился, хмурился, обрывал на полуслове. Наконец буркнул:
