Петербургская повесть - [9]
— Довольно.
Князю Гагарину Храповицкий донес, что присланный на испытание Гоголь-Яновский оказался совершенно неспособным не только к трагедии или драме, но даже к комедии. Что он, не имея никакого понятия о декламации, даже и по тетради читал очень плохо и нетвердо, что фигура его совершенно неприлична для сцены и в особенности для трагедии, что он не признает в нем решительно никаких способностей для театра и что, если его сиятельству угодно будет оказать Гоголю милость принятием его на службу к театру, то его можно было бы употребить разве только на выход.
Последнее выражение обозначало статистов, которые по ходу действия приносили письма, подавали стулья, изображали толпу гостей, не раскрывая рта.
Гоголь за ответом не явился. Он и так понял, что путь на сцену ему заказан.
ПЕРВЫЕ ШАГИ
Той же осенью Гоголь перебрался из дома Иохима на новую квартиру. Вместе с двумя своими «однокорытниками» (так он называл питомцев Нежинской гимназии), Прокоповичем и Пащенко, снял квартиру на Екатерининском канале, у Кокушкина моста, в огромном пятиэтажном доме купца Зверкова.
Это был настоящий Ноев ковчег, бесчисленных обитателей которого объединяло одно — вечная забота о хлебе насущном. Гоголь и его друзья поселились на пятом этаже.
Некто Светличный, любитель присочинить, побывав в Петербурге, порассказал Марии Ивановне небылицы про жизнь ее сына. «Не верьте Светличному… — писал Гоголь матери, — когда он видел, чтобы у меня пировало множество гостей на мой счет? Когда я нанимал квартиру, состоящую из 3-х комнат один? И теперь нанимаем мы 3 комнаты, но нас три человека вместе стоит, и комнатки очень небольшие».
До пиров ли тут было, когда Гоголь не знал, как прокормить себя и Якима, заплатить за квартиру, купить новую пару исподнего белья — старое проносилось до дыр.
В это время в Петербург приехал генерал-майор в отставке Андрей Андреевич Трощинский, родной племянник покойного Дмитрия Прокофьевича, унаследовавший огромное состояние дяди.
Марии Ивановне Андрей Андреевич приходился двоюродным братом. И хотя он не отличался щедростью по отношению к своей вдовой небогатой родственнице, но, видя бедственное положение Никоши, которого знал с детства, решил ему несколько помочь. Дал немного денег и нажал кое-какие пружины для определения на службу незадачливого юноши.
Вскоре Гоголь уже выводил прошение:
«Его высокопревосходительству Господину министру внутренних дел генерал-адъютанту и кавалеру Арсению Андреевичу Закревскому.
От студента 14-го класса Николая Гоголь-Яновского
Прошение
Окончив курс наук в Гимназии высших наук князя Безбородко, получил я аттестат, с правом на чин 14-го класса, который при сем имею честь представить. Ныне же имея желание вступить в гражданскую его императорского величества службу, покорнейше прошу Ваше высокопревосходительство повелеть определить меня в оную по управляемому вами министерству внутренних дел.
Студент 14-го класса Николай Гоголь-Яновский».
Резолюция министра на прошении гласила: «Употребить на испытание в Департамент государственного хозяйства и публичных зданий, и при первом докладе лично г-ну директору со мною объясниться. 15-го ноября 1829».
Резолюция свидетельствовала о том, что дело не обошлось без протекции.
И, несмотря на это, служба была незавидная. Первые месяцы, как и положено, вообще без жалованья, а потом тридцать рублей в месяц.
В письме к матери Гоголь расписал все свои доходы и расходы, чтобы показать, как мизерно его жалованье и как дорога жизнь в Петербурге.
Жалованья едва хватало на наем квартиры. И все же считалось, что Гоголь при месте. Он стал чиновником. Теперь каждый день с утра отправлялся он в должность на набережную Мойки, где на углу Нового переулка у Синего моста, в трехэтажном доме министерства внутренних дел, помещался его департамент.
Что же ждало его здесь, за убогим столом, забрызганным чернилами и усеянным огрызками гусиных перьев? Полезная деятельность на благо человечеству? Как бы не так! Никчемная, бесплодная трата времени, переписывание «старых бредней и глупостей господ столоначальников».
Каково было служить в министерстве внутренних дел, можно судить по словам шефа жандармов Бенкендорфа. Даже он не одобрял порядки, заведенные Закревским. Бенкендорф доносил царю: «Гр. Закревский деятелен и враг хищений, но он совершенно невежда. Всю свою славу и свое честолюбие он полагает в чистоте апартаментов, соблюдении формы, в составлении карточек и в числе входящих и исходящих бумаг». За невежество и самодурство Закревского прозвали Чурбан-паша. Он изводил подчиненных бессмысленной формалистикой.
Гоголю приходилось несладко — отупляющие занятия и грошовое жалованье.
«Жалованья получаю сущую безделицу. Весь мой доход состоит в том, что иногда напишу или переведу какую-нибудь статейку для г. журналистов».
