Чем дальше отъезжали они от Петербурга, тем небо всё гуще набирало синеву, воздух теплел, а зелень лугов и рощ радовала сочной несеверной яркостью.
Через Псковскую губернию местами тащились медленно — донимали пески. Через Витебскую — по твёрдому, сухому, ещё не испорченному дождями грунту — покатили куда быстрее. В это время года Белорусский тракт был уныл и пустынен, ежели не считать редких проезжающих и нищих — оборванных, полунагих, с измождёнными лицами, бредущих толпами и в одиночку.
Осталась позади Могилевская губерния, началась Черниговская.
В первые дорожные дни Пушкиным всецело владели недавние происшествия петербургской его жизни, из которой его вырвали бесцеремонно и скоропалительно. Он думал о Петербурге, и только о нём. Горечь и досада переполняли душу. Прав был друг Кюхля, когда писал в своих «Поэтах»:
О Дельвиг, Дельвиг! что награда
И дел высоких, и стихов?
Таланту что и где отрада
Среди злодеев и глупцов?
Смешно… Мальчишкой в Лицее он в бойком стихотворном послании сам уговаривал Кюхельбекера не увлекаться писанием стихов и не стремиться в поэты. Рисовал всевозможные бедствия, подстерегающие на сём тернистом пути. Посланием был доволен и в мыслях не держал, что полудетское сочинение вдруг обернётся зловещим пророчеством, наполнится для него самого реальным нешуточным смыслом.
В последний год ему не однажды хотелось покинуть Петербург. Незадолго до высылки он писал Вяземскому: «Петербург душен для поэта. Я жажду краёв чужих; авось полуденный воздух оживит мою душу».
Уехать самому, а не по воле начальства. Уехать путешествовать, а не туда, куда велят. И без унизительного чувства, что его — поэта Александра Пушкина — зажали как пешку в начальственной ладони и передвинули туда, куда угодно властям…
Минула неделя пути, и пёстрая дорожная жизнь, быстрая смена впечатлений мало-помалу захватили Пушкина, помогая рассеяться и на время отвлечься от мрачных мыслей. Ему нравилось воображать себя просто путешественником, выехавшим налегке.
Чемодан и вправду был очень лёгок: портрет Жуковского с собственноручной его надписью, новая фрачная пара, кое-что из одежды, немного белья, заштопанного заботливыми руками няни Арины Родионовны, кое-какая мелочь и несколько книг.
Его отправили насильственно, но могло быть и хуже. Сложись всё иначе, и тряслись бы они с Никитой по мшистым кочкам Архангельской губернии, направляясь в достопамятный Соловецкий монастырь, куда с великим удовольствием упёк бы его царь. Спасибо друзьям — выручили. Теперь он поспешает на юг, в Екатеринослав, курьером к Главному попечителю о колонистах Новороссийского края генералу Инзову, при котором и должен служить.
Дорога завораживала. Дневные часы летели незаметно. Смена лошадей на почтовых станциях (экипаж был свой, родительский, а лошади почтовые), нехитрые завтраки и ужины, собранные Никитой, препирательства проезжающих со станционными смотрителями, перебранка ямщиков, новые картины, новые лица, певучий, приятный для уха украинский говор…
Ночевали и обедали на почтовых станциях. Но в душных станционных каморках немилосердно донимали клопы и блохи. И случалось, что, проворочавшись час-другой, Пушкин выскакивал на двор, забирался в свою коляску и, примостившись на сиденье, досыпал там до утра. А утром снова в путь…
Днём уже сильно припекало, и Пушкин сменил городское своё платье на красную русскую рубашку с подпояской и широкополую поярковую шляпу.
Ехали быстро. Станционные смотрители препятствий не чинили. А ежели который-нибудь пытался чинить, озадаченный необычайным нарядом и крайней молодостью курьера, в ход шёл «пашпорт», в коем значилось:
«По указу его величества государя императора Александра Павловича, самодержца Всероссийского.
И прочая, и прочая, и прочая…
Показатель сего, Ведомства Государственной коллегии иностранных дел коллежский секретарь Александр Пушкин отправлен по надобностям службы к Главному попечителю колонистов Южного края России, г. генерал-лейтенанту Инзову; почему для свободного проезда сей пашпорт из оной Коллегии дан ему. В Санктпетербурге майя 5-го дня 1820-го года.
Граф Нессельроде».
13 мая Пушкин проехал Чернигов и свернул к Киеву.
Самый короткий путь из Петербурга на Екатеринослав лежал через Лугу, Порхов, Великие Луки, Витебск, Оршу, Могилёв, Чернигов, Нежин, Кременчуг. Всего тысяча пятьсот семьдесят семь вёрст.
Езда на перекладных на большие расстояния по разбитым, ухабистым российским дорогам, особенно для человека непривычного, была делом тяжёлым, порой нестерпимым.
Обычно путешественники избирали кратчайший путь, щадя свои бока и экономя прогоны.
Киев лежал в стороне от пути на Екатеринослав — сто пятьдесят вёрст крюку. Но Пушкин свернул туда.
Поехал не по казённой надобности, а вопреки ей, своевольно, по велению сердца. Захотел повидать друга, Николая Раевского, с которым не так давно расстался в Петербурге.
Погостив два дня в Киеве, уже без всяких проволочек Пушкин двинулся к месту назначения, в Екатеринослав, куда и прибыл благополучно 18 мая.
